Смехачи Мейерхольда - [101]

Голоса «за» и «против» разделились примерно поровну. Теперь многое зависело от директора театра Царёва. Автор пьесы попросил его чётко выразить свою позицию. В кабинете повисла напряжённая тишина. Чувствовалось, в душе Михаила Ивановича происходит нелёгкая борьба, поединок художника с чиновником, избегающим негативных последствий.

После длительной паузы Царёв произнёс:

— Я — за…

Создатели спектакля вздохнули с облегчением. Теперь дело было за зрителями.

«Я с испугом ожидал появления актёра, боясь, что на сцене предстанет Ильинский, приклеенный к бороде, — написал в своей книге Эльдар Рязанов. — Но этого не случилось. В спектакле действовал Толстой, в подлинность которого я поверил безоговорочно. Он был прост, скромен, лукав, в чём-то наивен и при этом невероятно значителен. Горести последнего периода жизни Льва Николаевича были переданы артистом тонко, убедительно, выразительно. Удивительная удача на таком чудовищно трудном материале!»^{136}

Да, это была безоговорочная удача театра, оптимальный результат усилий драматурга, постановщика, актёров. Игорю Владимировичу удалось показать душевные терзания человека, живущего в богатой, развращённой, по его словам, среде и долгое время не находящего в себе силы порвать с ней, выйти из неё. Для артиста тут имеется опасность скатиться в элементарное кокетство, тогда все потуги его персонажа покажутся фальшивыми и, как следствие, оставят зрителей равнодушными. Уж сколько вокруг примеров, когда слова о благих намерениях оказывались ширмой, скрывающей истинное лицо демагога.

Ильинский эту опасность преодолел. Его Толстой страдает, мучается из-за разногласий с близкими. Ему хочется не обидеть их ненароком и в то же время не отступить от своих убеждений, которые готов защищать перед любым человеком. Неважно, вернее, одинаково важно, о чём идёт речь: о вещах глобальных — взгляды на революцию — или локальных — подготовка завещания.

С годами Лев Николаевич устал от такой борьбы, ему хочется одиночества. Это для всего мира он классик, духовный наставник. А для семьи — вздорный, порой раздражительный старик, замучивший всех своими причудами.

По школьной программе хорошо известна его ленинская характеристика: «Какая глыба, а? Какой матёрый человечище!». Ильинскому не хотелось подчёркивать «матёрость», предпочёл сделать упор на человечности. Поэтому в его поведении сквозят лукавство, ирония. Есть и комические штрихи: например, эпизод, когда писатель ест опостылевшую овсяную кашу…

Спектакль «Возвращение на круги своя» шёл два года с неизменным успехом. У каждого спектакля своя жизнь. За долгое время случаются разные «внештатные ситуации», порой неприятные. Однажды такое случилось на «Возвращении» во время гастролей в Ленинграде.

В третьем действии Толстой рассказывает домочадцам, что ходил выразить сочувствие крестьянину, у которого случилось горе — пала лошадь. Сын писателя Лев Львович осуждает отца за излишнюю чувствительность, высокомерно отзывается о крестьянах, говорит: «Русский мужик — трус». В это время какой-то сидевший в ложе явно подвыпивший зритель закричал: «Нет, русский мужик не трус!»

В зале ропот, зрители зашушукались, артисты растерялись — как реагировать. Благо, Игорь Владимирович взял бразды правления в свои руки. После минутной паузы он вышел на авансцену и, повернувшись в сторону нарушителя спокойствия, сказал текст Толстого, который должен был звучать позже: «Сегодня России, как никогда, нужна религия. Потому что без религии в России на сотню лет наступит царство денег, водки и разврата». При этих словах возмутитель спокойствия, хлопнув дверью, вышел изложи, и спектакль продолжился.

Позже выяснилось, что вальяжный крикун был секретарем ленинградского обкома. В результате его усилий «Возвращение на круги своя» в тот приезд больше не показывали, заодно отменили и сольные концерты Ильинского.

Для Игоря Владимировича это было досадное происшествие: помимо всего прочего, он любил «Возвращение», поскольку тут ещё и «семейный подряд» — его жена Татьяна Еремеева играла Софью Андреевну, супругу Толстого.

Ему же играть с годами становилось всё труднее. Возраст неумолимо давал о себе знать. В первую очередь много огорчений доставляло зрение. Оно и так-то было от природы не блестящим, из-за этого в 1921 году Ильинского сняли с воинского учёта. Позже Игорь Владимирович ещё больше испортил его на киносъёмках — из-за сильного освещения. В старости положение со зрением стало катастрофическим. На радио ему писали текст роли шестисантиметровыми буквами. Когда он играл на сцене, за кулисами для него устанавливали специальные маячки, чтобы ориентироваться при уходе. Потом надобность в них отпала — в ноябре 1986 года артиста признали инвалидом второй группы, он стал нетрудоспособен…

В свидетельстве о смерти написано, что Игорь Владимирович скончался от «распространённого атеросклероза». Это произошло 13 января 1987 года. По злой иронии судьбы в тот вечер по телевидению показывали «Карнавальную ночь» и его хорошо знакомый зрителям Огурцов по-прежнему веселил народ своими благоглупостями…

На Западе сложилась традиция — провожать артистов в последний путь аплодисментами. У нас до января 1987 года уход актёров сопровождало скорбное молчание. Этот ритуал первым нарушил Эльдар Рязанов — после панихиды по Игорю Владимировичу в Малом театре он начал аплодировать. Вслед за ним принялись аплодировать все присутствовавшие в зале — том самом, где всенародный любимец проработал почти полвека.