Смех мертвых - [271]

— Мой друг, — тут профессор наклонился ко мне и не моргая уставился на меня, — а я видел раньше волосы вроде этих. Вы тоже видели, только не узнали. Это волосы гориллы.

— Гор… да вы сошли с ума! — воскликнул я. — Но как волосы гориллы могли оказаться на рубашке молодого Мэнли?

— Вы сделали неправильное предположение, — поправил меня профессор. — Они были не на рубашке, а внутри нее. Под воротником, где пуля разорвала льняную ткань и ранила владельца. На волосах можно заметить следы засохшей крови Если пожелаете, можете посмотреть на одежду, — он вновь протянул мне разорванную рубаху. — Посмотрите, как она порвана. Словно она была натянута на тело, слишком большое для нее. Я скажу вам, господин Троубридж, рубашка была порвана тварью… чудовищем… которое разорвало этой ночью несчастную девушку, а через несколько минут напало на молодого Мейтленда, и которое прошлой ночью, прежде чем зайти в дом мадам Комсток, сбросило эти туфли. Вижу, вы начинаете понимать. Что вы так на меня смотрите? Вы говорите себе: «Этот де Грандин безумен, словно мартовский заяц!» А теперь пройдите за мной по ступеням доказательств, как по лестнице… Этим утром, пока вы осматривали молодого господина Мэнли, я осмотрел не только его, но и его комнату. На окне я заметил несколько царапин — такие следы мог оставить тот, кто пытался влезть в дом через окно. Я выглянул за окно, и на стене, окрашенной белой краской, я увидел свежие царапины. Также я увидел царапины на железной водопроводной трубе, через которую с крыши стекала дождевая вода. Эта труба шла по стене дома рядом с окном комнаты Мэнли, так что человек не мог дотянуться до подоконника, если только у человека были руки такой же длины, как ноги. Что тогда? И тогда он смог бы с легкостью дотянуться до подоконника. Да… Потом, когда я купил эти туфли и рубашку у слуги мадам Комсток, я нашел частички краски. Позже я сверил частицы краски с туфлей с краской на стене дома. Тот же эффект… Потом я осмотрел рубашку с кровавыми пятнами и все эти обрывки. У меня создалось впечатление, что тот, кто носил эту одежду, неожиданно раздался телом и разорвал одежду. Потом я обнаружил звериные волосы на окровавленной рубахе. Следите за моей мыслью?

— Не понимаю, куда вы клоните, — покачал я головой.

Тогда профессор подался вперед и заговорил быстро и вдумчиво:

— А когда я вдумчиво опросил слугу Комстока, он рассказал мне много больше. К примеру, он рассказал мне, что в прошлую ночь молодой Мэнли сильно нервничал. Вы бы назвали это болезненностью. Он жаловался на головную боль, боль в спине и ощущал слабость. Да. Он рано отправился спать и его избранница отправилась в сельский клуб без него… А много позже, почти в полночь, молодой человек отправился спать. По его словам, он не мог заснуть. Так он сказал слуге утром, но… — тут профессор сделал многозначительную паузу. — Слуга всю ночь маялся с зубной болью и должен был слышать, как молодой человек вернулся вскоре после полуночи. Но он не слышал, чтобы молодой человек входил в дом через дверь… А теперь задумайтесь: полицейский на мотоцикле сказал мне, что видел, как молодой Мэнли возвращается из дома монсеньера Калмана, покачиваясь словно пьяный. Он удивился, этот полицейский, что монсеньер Калман продал нелицензионный ликер после того, как салуны уже закрылись. Как вам это, cher collègue? Что вы на это скажите?

— Черт побери! — воскликнул я. — Вы рассказываете заведомо глупейшую историю из тех, что я слышал, господин де Грандин. Похоже, один их нас сошел с ума, и это определенно не я!

— Мы оба в своем уме, cher collègue[62], — спокойно сказал француз. — Но любой нормальный человек почувствует себя безумцем, если будет знать то, что знаю я, или будет подозревать то же, что и я. Вы сможете отвезти меня на задворки дома монсеньера Калмана?

Через несколько минут мы были возле одинокой обители старика, обитель которого была окутана тайной.

— Он работает допоздна, — заметил де Грандин, когда мы подъехали. — Видите, в его лаборатории горит свет.

И точно, из окна в задней части дома исходил луч яркого света, разрезающий вечерние тени, а когда я остановил машину и огляделся, мы увидели сгорбленного Калмана в лабораторном переднике, то и дело делающим пассы у окна. Маленький француз какое-то время смотрел на фигуру в белом переднике, словно желая запечатлеть фигуру Калмана в памяти, а потом тронул меня за локоть.

— Возвращаемся, — спокойно распорядился он. — Поехали, я расскажу вам свою историю… Перед войной, расколовшей мир[63], в Париж из Вены приезжал доктор Бенекендорфф. Как человек, он был невыносим, но как специалист незаменим. Взглянув на него одним глазом, я сразу определил его как колдуна… Но наука — божье оружие, мой друг. Но это не означает, что человек, играющий с ней, подобен Богу. Однако Бенекендорфф зашел слишком далеко. Мы пытались как-то сдержать его.

— Да? — поинтересовался я, ничуть не заинтересовавшись его рассказом. — И чем же таким-этаким он занимался?

— Ха, так чем же он занимался, pardieu[64]? Тогда по ночам исчезали дети бедняков. Они куда-то пропадали. Жандармы тщательно обыскали лабораторию этого Бенекендорффа, и обнаружили не бедных пропавших детей, а полдюжины обезьяноподобных созданий, не совсем людей, но и не полностью животных. Ужасные создания имели черты и тех, и других. У них был мех и рукоподобные ноги, но лица напоминали человеческие. Все они были мертвы, все до одного. И быть может, так для них было лучше… Бенекендорффа признали сумасшедшим. Но, мой друг, несмотря на гениальность этого человека, он был совершенно безумным! Мы изолировали его от общества, и ради безопасности сожгли его записи и уничтожили сыворотку, которую он вкалывал детям, превращая их в псевдообезьян.