См. статью «Любовь» - [11]

— намекает так, чтобы он улыбнулся, чтобы был ее солнышком, светом в оконце, глаза ее наполняются небесным сиянием, но это продолжается всего полминуты, и она опять становится как была, и Момик видит, как небесное сияние утекает из ее глаз, и Мотл шепчет ей прямо в самое сердце голосом брата Эли: «Хватит, ну, хватит, мама, не плакать! Господин доктор сказал, что нельзя утомлять глаза слезами, ради всех нас, мама!». И Момик клянется — тьфу, чтоб ему умереть в черной могиле Гитлера, если он не достанет ей зеленый камень, который умеет вылечивать больные глаза, а может, и всякие другие холеры! И с помощью этих мыслей, которые Момик изо всех сил удерживает в своей голове, он умудряется почти не слышать хулиганов из седьмого класса, которые располагаются на безопасном расстоянии от его толстого папы и кричат: «Лотерея — фью-ю-ю! Лотерея — хрю-хрю! Лотерея сделает из бедняка свинью!» Это у них такая дразнилка, но Момик и его мама ее не слышат, и Момик видит, что и папа, огромный печальный король, уставился на свои громадные руки и тоже ничего не слышит. Они все трое вообще не слышат этих бандитов, потому что они согласны слышать только слова своего тайного языка, своего идиша, и скоро красавица Мэрилин Монро тоже сможет говорить с ними, потому что она поженилась с евреем, господином Миллером, и каждый день выучивает три слова на идише, а все остальные пусть лопнут от злости и зависти, да, пусть будет так! Мама продолжает касаться то лица, то одежды Момика, а он тем временем говорит про себя семь раз тайный пароль «Хаимова», который нужно сказать необрезанным в кабаке возле границы — так написано в книге Мотла, сына Пейси, потому что, когда им говорят «Хаимова», они тотчас понимают, и бросают все свои дела, и выполняют то, что им скажут, даже если попросить у них, чтобы они помогли тебе нелегально перейти границу в Америку, не говоря уж о более простых вещах, как, например, справиться с хулиганами из седьмого класса, и только по доброте своей Момик не наслал еще на них необрезанных.

— Есть пулькеле в холодильнике для тебя и для него, — говорит мама, — и обрати внимание на эту острую тоненькую косточку, чтобы, не дай Бог, не проглотить и не подавиться и чтобы он не подавился, проследи за ним…

— Хорошо.

— И осторожно с газом, Шлейме, сразу же загаси спичку, чтобы не случилось, не дай Бог, пожара…

— Хорошо.

— И проверь потом, выключил ли ты газ и завернул ли как следует кран сзади — это самое важное…

— Да.

— И не пей содовой из холодильника, я вчера заметила, что в бутылке не хватает почти целого стакана — это ты выпил, а сейчас зима. И сразу, как войдешь, поверни ключ на два оборота, и внизу тоже, одного не достаточно…

— Хорошо.

— И проследи, чтобы он сразу после обеда шел спать. Чтобы не вышел мне таскаться под дождем, что он там потерял на улице? И так все говорят про нас, что мы позволяем ему шляться по улицам, как какому-то бродяге бездомному…

— Хорошо.

Она еще бормочет себе под нос и вертит эдак языком во рту, проверяет, не осталось ли у нее там еще какого-нибудь указания, ведь понято — если она забыла что-нибудь, хотя бы самое маленькое предупреждение, тогда все, что она уже сказала, ничего не стоит и не спасет, но они оба думают, что все в порядке, и что она ничего не забыла, и поэтому с Момиком не случится, упаси Господь, ничего плохого, и теперь мама может прибавить самые последние слова:

— Не открывай никому, мы никого не ждем в гости. Мы с папой вернемся, как обычно, в семь, и не беспокойся, делай уроки, только не зажигай печку — даже если будет холодно. После того как сделаешь уроки, можешь немножко поиграть, но не безобразничай и не читай слишком много, вечно ты портишь себе глаза, и не спорь ни с кем, и не задирайся, даже если кто-нибудь стукнет тебя по дороге, а сразу беги сюда…

Голос ее понемногу слабеет и удаляется.

— Шалом, Шлейме, до свиданья, скажи папе «шалом»! Пока, Шлейме, будь осторожен, береги себя!

Точно так же она, конечно, распрощалась с ним и в тот последний раз, когда он еще был младенцем в царской колыбели во дворце своего отца. Отец его, который тогда еще был король и самый главный командор и командир самой секретной бригады десантников, призвал самого главного егеря в своем государстве и хриплым и сдавленным от душивших его слез голосом приказал отнести младенца в лес и оставить там птицам — да, птицам небесным! — на растерзание. Там было такое проклятие над всеми детьми, которые рождаются. Момик еще не до конца это все понимает. К великому счастью, егерь как раз сжалился над ним и втайне от всех растил у себя в доме, а через много лет Момик вернулся во дворец как будто самым обыкновенным, никому не известным юношей, и тотчас сделался тайным советником короля и королевы и главным государственным толмачом и таким образом мог всегда, без того чтобы кто-нибудь узнал об этом, оберегать несчастных короля и королеву, которых злодеи изгнали из их королевства. Понятное дело, все это сказки и выдумки, пустое воображение, Момик, конечно, научный мальчик и очень математический, во всем четвертом классе нет второго такого, как он, но пока, до тех пор, пока истина выйдет на свет, он обязан немножко пользоваться воображением и догадками и прислушиваться к таинственным фразам и перешептываниям, которые смолкают в ту же минуту, как он заходит в комнату. Так было и в тот раз, когда родители сидели и говорили с тетей Иткой и дядей Шимеком о репарациях и папа открыл вдруг рот и воскликнул с горечью и даже со злостью: а человек, как я, например, который потерял там ребенка? Из-за этого Момик не вполне уверен, что то, что он придумывает, — одно только воображение, иногда, когда ему совсем плохо, он позволяет себе помечтать и расчувствоваться до слез, представляя, как все обрадуются, когда он сможет наконец открыть родителям, что он и есть тот самый ребенок, которого они отдали егерю, и это будет в точности как Иосиф Прекрасный и его братья, но иногда он представляет совершенно другое, например, что мальчик, который потерялся, был его близнецом, и тогда у него появляется уверенность, что на самом деле у него был сиамский близнец, но когда они родились, их отделили друг от друга, как в книге «Не верь глазам своим, или Триста невероятных случаев, которые потрясли мир», и когда-нибудь они, наверно, встретятся и смогут снова соединиться, если, конечно, захотят.