Служу по России - [2]

Реставрацией икон я занимался целых двадцать лет. Это были самые счастливые годы. Будучи человеком глубоко верующим, я никогда не перестану славить подвиги таких подвижников музейного и реставрационного дела, как семья Федышиных в Вологде, Л. А. Творогова и Ю. П. Спегальского во Пскове, П. Д. Барановского, Н. П. Сычёва, Н. Н. Померанцева, жизни не щадивших во имя спасения духовного наследия Отечества.

Когда говорят, что музеи отнимали у церквей иконы, мне больно: я-то знаю, что такое труд музейщика. За нищенскую зарплату в течение семи десятилетий именно музейщики сохраняли наше духовное наследие, и очень многие при этом рисковали не только своей свободой, но и жизнью в буквальном смысле слова. Вспомним Барановского, который за свои убеждения реставратора пошёл в тюрьму. Но не надо забывать, что и духовенство тоже страдало – и в тюрьмах, и в лагерях. И больно, когда пытаются противопоставлять сегодня труд одних и веру других.

Я родился в Москве, но, наверное, давно бы сошёл с круга, если бы не проводил большую часть времени во Пскове, Петрозаводске, Кижах. Что такое Москва? Это конгломерат. Была бы она заштатным тихим городом, если бы не деловые ярославцы да костромичи, которые ещё в позапрошлом веке приспособили её для себя. Провинция – это чистота духовной жизни, которая всегда питала меня.

Трагичность нашей демократической ситуации в том, что каждый лишь думает, как бы побольше урвать, – и в столицах это захватило всех, а провинция сопротивляется этому, российская глубинка осознала, что без заботы о культуре мы просто погибнем. Да, я всегда с особым удовольствием еду и в Вологду, и в Новгород, и в Кострому, и, конечно, в Ярославль. Это спасительные оазисы после Москвы. В Москве царят мразь и запустение. Да и в Петербурге то же самое. К счастью, это не коснулось пока провинции. Москва и Петербург усиленно разлагают культуру. Провинция ей – мать, а столица – мачеха.

Затворничество последних лет открыло мои глаза на друзей истинных и случайных, относившихся ко мне потребительски, а иногда под личиной приятельства таивших зависть и даже злобу. Бог им судья, но уже сейчас видно, во что превращаются нередко одаренные от природы люди, лавируя между правдой и ложью, попирая принципы порядочности и честности и забывая время от времени перечитывать провидческие страницы гоголевского «Портрета».

Истинных друзей осталось немного, но мал золотник, да дорог. Постоянно я ощущал заботу и внимание со стороны коллег по работе в Институте реставрации, да и служащих в других реставрационных учреждениях; ни на минуту не оставлял меня без внимания Валентин Лазуткин, один из тех, на ком держалось и держится отечественное телевидение. Трогательность и деликатность уроженца тёплой, благодатной Рязанщины помогала мне преодолевать тяжелые периоды полного отчаяния. Поддерживал меня своим сибирским духом и пониманием ситуации замечательный русский писатель Валентин Распутин, а его публицистические выступления и наши беседы о судьбах родной земли надолго отвлекали меня от повседневного уныния. Присылая книги с тёплыми автографами и советами, как надо лечиться травами, Виктор Петрович Астафьев не давал мне расслабляться и потерять веру в силу мужской дружбы. Очень переживал я, когда любимый писатель, пойдя на поводу своего не всегда уравновешенного характера и запальчивости, дал повод «демократической черни» записать его к себе в единомышленники, перессорить с товарищами по перу и даже проглотить наживку с ворованными премиальными от березовского «Триумфа». Знаю, как тяжело и больно стало его раскаяние, о котором он говорил своему постоянному собеседнику и младшему товарищу Валентину Курбатову. Описывал, как снится ему часто В. Г. Распутин и всё, что связано с прошлым писательским братством.

А жизнь за окнами моей своеобразной тюрьмы-больницы продолжала стремительно скатываться всё глубже и глубже к вратам преисподней. Представители «второй древнейшей профессии» не уставали врать, причём ложь становилась всё цветистее по мере подкармливания её авторов вознаграждениями, зачастую превосходящими пенсионные бюджеты малых городов России. Особенно беззастенчивыми лгунами оказывались политобозреватели и шоумены, когда в дом родной приходила беда или очередная катастрофа заставляла вздрогнуть от беспощадности карающего нас меча…

Когда впервые после болезни наконец-то снова увидел Псков, какую же радость подарил мне город! Оказалось, мои опасения беспочвенны: Псков и в это тяжелое, полное противоречий время не утратил самобытности, неповторимого характера, творческой силы.

В художественном музее Наталья Ткачёва и её соратники на самом высоком профессиональном уровне реставрируют иконы. В Спасо-Мирожском монастыре москвич Владимир Сарабьянов совершил поистине чудо – восстановил древнейшие фрески, которые мы, признаться, считали загубленными реставрацией XIX века. Лет десять я не видел результатов труда своего младшего коллеги и был буквально потрясен тем, как много может сделать один человек, если он так предан своей работе.

На псковской земле творит замечательный иконописец архимандрит Зинон. Здесь проводятся праздники классической музыки и выставки современной живописи. Типография, раньше печатавшая несколько газеток, сегодня выпускает книги и альбомы, не уступающие образцам итальянской полиграфии.