Служители ада - [104]

Заметил Шудрих вошедшего Краммера, кивнул, продолжает взволнованно:

— Да, наступает долгожданный час, ради которого живем и сражаемся там, где жить уже невозможно. Победа на Волге — не частный успех, как вопят фашисты, — в Сталинграде решилась судьба всей войны, кто-нибудь из нас доживет до победы.

— «Кто-нибудь»!… — слышится скептический голос.

— Ты, Мендель, хочешь, чтобы я вас заверил, что все доживем? Не могу обманывать — уничтожается гетто, фашисты оборвали наши связи с городскими подпольщиками. Все делаем для их возобновления, наши попытки пока безуспешны. Верю, вдохновленные Сталинградом, мы найдем путь к городу, внесем свой вклад в победу.

— Наш вклад в победу! — с горечью повторяет худой и высокий как жердь Мендель.

— В фашистском аду, где жизнь измеряется производственным планом СС и полиции, мы воюем за честь человека. Лучшие наши бойцы с помощью украинских и польских друзей бежали из гетто, сражаются в Народной гвардии. Других беглецов прячут в городе благородные люди, рискуя собой и жизнью своих близких. Каждое из этих маленьких дел — вклад в победу. А разве не является подвигом казнь штурмфюрера в разгар августовской акции?

Подвиг! Никогда Фалек Краммер так не думал и так не оценивал самый значительный день своей жизни, даже сожалел о случившемся. Сейчас, в сталинградском свете, все иначе представилось.

— Ты, Шудрих, знаешь, я никогда не трусил, но не могу понять, как можно говорить о наших победах в канун гибели гетто, — Мендель укоризненно покачал головой. — И не кажется ли тебе, что эти «победы» не очень опасны для фашистов? Не ускоряем ли мы превращение гетто в кладбище?

— Не гарантируем жизнь, гарантируем достойную смерть. Разве этого мало? — не к Менделю, ко всем обращается Горовиц. — А если кто-нибудь из нас прорвется в послевоенную жизнь — это тоже победа.

«Подвиг и жизнь для Шудриха и Горовица — единое целое. А для остальных? — разглядывает Краммер товарищей. — Не думают о подвигах, просто иначе не могут жить. А Мендель? И Мендель так же живет, но не приемлет речи о подвигах в гибнущем гетто. Прав Шудрих: идущих на смерть должна вдохновлять победа. Даже если не придется дожить до победы».

— Теперь о предстоящих делах, — продолжает Шудрих, будто не было реплики Менделя. — Наше первое дело — казнь начальника службы порядка Гринберга.

— Гринберга! — поражен Фалек Краммер, вспоминая убитых за казнь штурмфюрера.

— Да, Гринберга! — подтверждает Шудрих. — И если непонятно мое предложение — товарищ Бирман его разъяснит.

Поднялся незнакомец, еще более худой и еще более оборванный, чем остальные.

— Я — последний рава-русский еврей. Седьмого декабря уничтожены все евреи нашего города. До прибытия отрядов гестапо и полицаев в гетто забросили Гринберга. Это он выследил все наши тайники и убежища.

— Откуда ты знаешь, что это был Гринберг? — спрашивает седоглавый Саул.

— С довоенных лет знаю Гринберга, в Раве-Русской встретился как с беглецом из львовского гетто. Когда прибыла банда убийц, увидел Гринберга рядом с нашим гестаповцем Шпейтом. За свои злодеяния Гринберг должен понести наказание, я ради этого выжил.

— Как только Семен Бирман прибыл во Львов — указал на Гринберга, — сообщает товарищам Шудрих. — И еще вы должны знать, что товарищ Семен в КПЗУ с 1924 года. Есть вопросы?

— Нет вопросов! — отвечает за всех Дави Грузберг. — Надо решить, где и как казнить Гринберга.

— Гринберг хитер, давно ждет расплаты за кровавую службу фашистам. Взять его будет очень и очень непросто, и все же взять можно и нужно. Это должен выполнить ты, Фалек Краммер — доктор права. Сумеешь вызвать доверие Гринберга — покупай у него арийские документы, предложи за спасение жизни свои «огромные ценности», Гринберг клюнет: жадный, за золото убьет родного отца. Поведешь «домой», мы его встретим.

В любой демократической стране суд присяжных осудил бы Гринберга за совершенные злодеяния к смертной казни. А что будет значить для гетто казнь Гринберга? И тут восторжествует справедливость, преступления предателя не останутся безнаказанными. Узнают фашисты о казни Гринберга — что за этим последует?! Хуже не будет, останется Гринберг жить — это не принесет спасения» То, что последует за казнью, может произойти и без нее. Надо действовать.

— Я приведу Гринберга! — заверяет товарищей Краммер.

Когда зимние сумерки сгустились, Фалек Краммер подкараулил Гринберга около его домика. Подошел, почтительно поклонился:

— Пан доктор и пан начальник службы порядка, разрешите к вам обратиться?

— Слушаю! — удивленно разглядывает Гринберг незнакомца. За долгую и бурную жизнь приходилось представляться по-всякому, но никто никогда не называл «паном доктором».

— Давно вас узнал, но стеснялся подойти, — радостно сообщает Краммер. — Мы ведь вместе учились на правовом факультете университета имени короля Казимира. Если не ошибаюсь, вы были курсом старше.

«Спутал или подкатывается? — не поймет Гринберг. — У доходяги вид ученого простака, видно, и впрямь перепутал. Что ж, реклама вполне подходящая, пусть треплется в гетто».

— Очень рад, что меня опознали! — одобрительно похлопал по плечу доходягу. — Надо было давно подойти.