Служилый - [4]

Далеко разносится стук копыт ясным осенним утром. Холода пришли уже в сентябре, после Астафия, да и сушь стоит, может до начала ноября обильного снега не будет, лишь слегка припорошит. Плохо для зерна озимого, которое тщетно пытается согреться в своей мякинной рубашке, удобно для похода дальнего.

Всадник остановил коня на опушке леса, где ели сталкивались с кленами. С ним была и вьючная лошадь, загруженная двумя тюками. Положил руку на рукоять меча, прежде чем из-за покрытого инеем куста возникло двое крестьян, один с рогатиной, другой с кистенем.

— Здравствуйте, люди добрые, — поприветствовал их всадник, но руку на рукояти оставил.

— Мы тебе, может, добрыми и не покажемся. Слово говори заветное.

— Рогатину мне перед носом не верти, она ж острая, я тоже могу повертеть кое-чем. А слово такое. На траве дрова.

— А на дровах, стало быть, трава, — радостно отозвался один из крестьян. — Мы, целовальники, Суббота Кузовкин и Невзор Милютин, волостью избранные, от нас получишь груз под роспись.

По лесной тропе быстро добрались до деревеньки Верховье, стояло здесь семь изб всего, но просторные, на высоких подклетях, возле них большие житницы с сушилами. На околице уже дожидались две запряженные подводы. Около них суетился человек, подмазывая колеса и выверяя тяжи. Волосы были у него длинные, седые, глаза разные, живот изрядный. Венцеславичу сказали, что это проводник его, карел. Имелось у него христианское имя — Николай, но кликали его все Вейкой. Раньше он ямщиком был — в Корельском уезде, но как Делагарди забрал землю эту шведскому королю, ушел Вейка вслед за многими русскими; хотя в договоре, в Столбове подписанном, шведы прямо это воспрещали и тех, кого ловили по дороге, запросто вешали.

— Ты точно по-нашему Богу служишь? — не без опаски стал вопрошать Василий напарника.

— Как же еще — по-нашему, — уклончиво ответил Вейка.

— Больно много на тебе амулетов, даже в волосы вплетены.

— Если Отец, что на небе, обо мне забудет на время — забот-то у него много, то они помогут. Я смотрю, и у тебя, Василий, на шее камень висит.

— Не, мой с бесами не связан. Предназначен для особливого зрения, как у голландцев увеличительное стекло. Ладно, отвертелся, только уговор: ко мне своих бесов не зови… а сейчас пора мягкую нашу казну прятать.

Сняли они с вьючной лошади тюки. Шкурки собольи пошли на самое дно телеги. Их, прикрыв рядниной, завалили мешками с поташем.

Натянул Василий поверх своего полушубка накидку из конопляной ткани, поверх штанов из сукна — порты холщовые. Шапку из лисьего меха прикрыл сверху башлыком рогожьим. Короткий меч закинул на спину, укрыв его под накидкой. Нож с роговым череном упрятал в сапог. Под конец подпоясался служилый пеньковой веревкой.

— Самопал бы не помешал, но дело слишком приметное, — с сожалением произнес Василий и добавил с большим оживлением. — Это что у нас за боярышня?

С Вейкой пришла попрощаться дочь его Катерина — ясноглазая, с кожаным пояском на волосах. И хоть шикал на нее отец, с любопытством наблюдала за переодеванием Василия. Не забыла девица поднести последние угощения: кувшины с медом и пивом.

— Здравствуй, красава, и прощай, — Венцеславич, устроившись на облучке, помахал ей шапкой. — По дороге вспоминать тебя буду, а как вернусь, повенчаемся и приданого не возьму — оцени выгоду. В семейной жизни обижать тебя не буду, даже ладонью по мягкому месту, хоть «Домострой» и советует; всё решим ладком.

— Не поспешил ли, сын боярский? Смотри, споткнешься.

— Чего медлить? С батькой твоим сговоримся, прикажет и станешь любезной. Но мне чувства твои важны, чтоб по зову сердца.

— Шапку надень, а то вши как кони разбегутся по зову сердца. Я-то красава, а ты вот не очень на красавца похож.

— А у меня, безо всякого хвастовства, душа красивая.

— Отсюда не видно, — ясноглазая отвернулась, хотя искоса и продолжала поглядывать за сборами Василия в дорогу…

Ехали сперва вдоль Тосны-реки. За Марьино, прямо в воде, завиднелся здоровенный камень с высеченной короной — пограничная межа. Чуть поодаль мостки, за ними — шведская стража.

Меховые жилеты поверх камзолов, золотые кольца на пальцах и в ушах, глаза хищные — видно, изрядно уже пограбили воины во славу лютеровой веры в походах короля Густава Адольфа. Венцеславич отметил, что наши стрельцы и почище, и понаряднее будут. Стволы стражников смотрели пристально на тех, кто пожаловал с русской стороны, курки на боевом взводе, полки заряжены.

— Хоть бы глаза мои вас не видели, люди шведские, — со светлой улыбкой поприветствовал Василий Венцеславич. — Много про вас дурного сказывают, понадеюсь, что с преувеличением.

— Vad är i ladda? Äta, dricka, silver?[5] — вместо приветствия рыкнул предводитель шведов.

— Морду-то повороти, а то несет сильно, — буркнул Василий.

— Vi levererar laddar för ditt kungarike. 20 påsar med salt för glasblåsare. Vi visar all nödvändig pappret[6], — заторопился с объяснениями Вейка.

— Och varför har du så fett bukta?[7] — один из солдат, с поднятыми скулами лапландца, посверлил воздух длинным палашом.

Не преувеличивали те, кто про шведов рассказывал, были они злобны как псы и жадны, то ли вообще хотели разграбить поклажу, то ли подарки вымогали. Лапландец уже прохудил один мешок, тыкая клинком.