Служебный гороскоп - [24]

— Не червь, а бумажный человек.

— Неужели эти бумаги имеют такую силу? — усомнился Ной.

— Раз есть бумаги, их кто-то должен обслуживать. Приводить в порядок, регистрировать, реагировать.

— Но это же мистика на чистом сиропе! — воскликнул Ной.

Пока они разговаривали, народились еще несколько человечков и молча уселись за столы.

— Извините, я задержался по не зависящим от меня обстоятельствам, — сказал один из них.

— Чтобы это было в последний раз, — заметил начальник. — Всемирный потоп — неуважительная причина.

Пока оформляли Ною прописку, уже забегали курьеры и застучали на машинках секретарши. Начальники отделов отвечали на телефонные звонки, у касс очередь — выдают зарплату, и уже кто-то созывал производственное собрание, посвященное подведению итогов за послепотопный период. Дальше жизнь начала триумфальное шествие по всей земле.

Когда человек окреп, началась активная переписка между континентами и внутри них. Сначала входящие и исходящие переносили голуби, но вскоре этот дедовский способ перестал удовлетворять постоянно растущие потребности. Появились самолет, пароход и радио. Нужны были сейфы, чтобы хранить особо важные документы, — тяжелая промышленность получила большой толчок для своего развития. Расцвела торговля: у одних была бумага, но не было чернил, у других были гусиные перья, но не было промокашек. Люди, которые особенно поднаторели в писании бумаги, со временем стали писателями и журналистами и изводили тонны бумаги, критикуя бумагомарателей. Так возникла цивилизация. Бумаги не могут лежать без движения, им нужны все новые и новые рынки сбыта, — пришлось открыть Америку.

Потом Арарат утратил свое значение центра, каждый дул в свою дудку, начались войны, что соответственно закреплялось на бумаге в виде объявлений войны, или мирных договоров, или победных реляций.

А вы говорите — бумага!

ТРАКТАТ О ЖИВОЙ ОЧЕРЕДИ

Раннее утро. Моросит мелкий дождь, пополам с противным мокрым снегом. Или солнечный день, но морозный ветер иголками тычет в лицо. Но в любую погоду — в зной и в холод — мы собираемся вместе, чтобы снова и снова подтвердить свою принадлежность к очереди.

У очереди своя жизнь, сложная и многомерная. Очередь строга и безжалостна, требует от тебя жертв и забирает в свою власть целиком. Ты уже не принадлежишь самому себе, ты ее раб, иначе она тебя отвергнет, отторгнет, отринет и выплюнет из себя, словно кит пророка Иону. Попробуйте, например, однажды не прийти отметиться, попробуйте отозваться об очереди неуважительно — и вы будете никто и ничто, она вычеркнет вас из своих рядов.

Очередь сильна, но она сильна такими же, как ты, вы, он, она, они. Ты — ничто, она — все. Поэтому поклоняйся ей, однако держись с достоинством, не лебези, не мельтеши, не падай ниц.

Контакты, узнавание, притирка, подгонка друг к другу, чувство локтя, вписание в общую массу не всегда проходят благополучно. Иногда возникают самые неожиданные конфликты. Например, вы спрашиваете:

— Кто последний?

Вам с презрением отвечают:

— Последняя у попа жена.

— А кто крайний?

— Вот это уже другое дело. Однако вы вновь обратились не по форме. Следует сказать: «Скажите, пожалуйста, кто крайний?» Слово «кто» непременно должно предшествовать слову «крайний». И «пожалуйста» обязательно, все-таки не к баранам обращаетесь. Однако и в приличиях следует знать меру: кое-кто вместе с «пожалуйста» употребляет и «будьте добры». Это лишь перевод времени и пускание слов на ветер.

У очереди свои писаные и неписаные законы. К числу писаных законов относится строгая субординация, превосходство впереди стоящих у прилавка над сзади стоящими. У очереди есть правила и менее регламентированные, относящиеся более к области этикета. Очередь легко восприимчива к обидам, неспособна к юмору, невосприимчива к критике, своим обидчикам она не прощает, зато отличается истинным демократизмом, твое место свято, занимаешь ты его раз и навсегда, тебя не обойдут, не обскачут, не подсидят, твой порядковый номер навечно вписан чернилами на скрижалях очереди в руку или ногу, спину или живот. Все, что от тебя требуется: ждать и время от времени приходить на проверку, не дерзить очереди, не толкаться, не ставить приятеля или родственника впереди себя с дурацкими словами: «Он здесь стоял», хотя и ежу ясно, что он не стоял, не стоит и не будет стоять.

У очереди есть свой лидер, первый среди равных, это тот, кто стоит у самого прилавка. В силу своего положения он вправе делать замечания сзади стоящим: «Тетя Мотя, что вы прете?», «Не лезьте, как на буфет!», «Вот народ, совсем совесть потерял!» Ему многое простится, ибо он прошел путь от начала до конца, его ноги устали, тело в ссадинах от толкотни и острых локтей. Положение лидера не столь уж прочно, как может показаться. Нередко бывало, что очередь, взбунтовавшись, выходила из повиновения, производила переворот: последние становились первыми, первые — последними. Лидер слишком занят прилавком, чтобы уследить за заговорами и интригами, которые плетутся сзади.

Самое прочное положение у тех, кто стоит посредине: и к прилавку близко, и от хвоста далеко. В средних можно жить спокойно, хотя, конечно, очередь движется и средние рано или поздно становятся первыми.