Служанка фараонов - [3]

Я не знала и того, что мы очень бедны, – ибо не знала, что значит быть богатым. Все люди жили в таких же хижинах, как и мы. Они были построены на сваях и возвышались над землей. Вечером в них забирались по лестнице. Если перед входом вешали циновку, то внутри становилось совсем темно, ведь окон в обмазанных глиной стенах не было. Кому же нужен свет, чтобы спать?

Однажды я попалась на краже маленького кусочка лепешки. Ити схватила меня, а я завопила, испугавшись, что она начнет меня бить. Но она только посмотрела сверху вниз строгим взглядом и вдруг показалась мне очень смешной – ее двойной подбородок Дрожал, а глаза были выпучены. Мои слезы высохли, и я с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться. Я ведь видела ее не в первый раз, но только сейчас до меня дошло, что ее руки и ноги были толще, чем все мое тело, и что она дышала тяжело, как корова.

– Хватит тебе здесь слоняться, – закричала Ити, – ты уже достаточно выросла, чтобы пасти моих гусей!

И она разжала державшие меня толстые руки.

Вспоминая то время своей жизни, когда я пасла гусей, я неизменно вижу одну картину, которая запечатлелась в памяти так, как никакая другая.

Каждое утро, пока на траве еще лежит роса, я выгоняю гусей с пустынного песчаного берега. Птицы уже знают дорогу и, расправив крылья, быстро бегут вперед, так что я едва поспеваю за ними. Нам нужно перевалить через небольшой холм, который скрывает простирающуюся за ним равнину. Холм прячет от меня море, но он же не пускает сюда ветер, который сушит землю и не приносит дождей. А здесь у нас сочная трава и родник с прозрачной, свежей водой, не иссякающей даже в самое знойное лето.

Недавно здесь паслись коровы, поэтому трава очень короткая, но все же гусям еще есть что пощипать. Утро прохладное. Я мерзну и не могу лечь на покрытую росой траву, пока всегда жаждущее солнце не выпьет со стеблей жемчужины воды. Тогда я бросаюсь на траву и прижимаюсь головой к земле, как к мягкой и теплой подушке.

Какой аромат исходит от травы! Его ни с чем не сравнить! Ни одно благовоние из тех, что возжигают жрецы, будь оно из благороднейших смол или самых дорогих пряностей, не может равняться с ним. Он не дурманит и не тяжелит голову, а, освежающий и живительный, приносит чистое наслаждение. Если я когда-нибудь в своей жизни и ощущала тоску по родине, то вспоминала этот маленький кусочек земли рядом с родником, где пасла гусей. Правда, почти всегда я была там одна, потому что Ити не терпела, чтобы кто-то другой пас свою птицу на том месте, где в изобилии была хорошая трава и отличная вода. Но что мне было до этого? Я никогда не чувствовала себя одинокой: гусиная компания была привязана ко мне, и пусть мне было не понять ни одного слова из их речи – нам все же удавалось договориться.

Неправду говорят, что гуси глупы. Каждый из них узнает ту руку, что за ними ухаживает. Они издалека бегут навстречу, когда увидят тебя, идут за тобой, когда ты их зовешь, а если ты их ловишь, они не стараются увернуться, а жмутся к тебе и хватают клювом за ноги. Когда же в них вселяется демон болезни, они так умоляюще смотрят, что ты готов сделать все, чтобы принести им облегчение. Только удается это редко. Как часто приходилось мне греть на солнце камни, расстилать на них сено и укрывать большими листьями усталого, маленького гусенка, который еще гулял в своем желтом пуховом одеянии. Зато для меня не было большей радости, чем его выздоровление, когда он оправлялся, прыгал со своего ложа и спешил к воде.

Правда, бывало, что гусенок издыхал в моих ладонях. Его невнимательные братья и сестры удалялись на своих неуклюжих лапах, даже не догадываясь о том, что такое смерть. Я же боязливо держала в руках маленькое окаменевшее тельце, клала его в ямку и прикрывала камнями и землей; внутри у меня все дрожало, и я едва замечала, что солнце уже садится и пора возвращаться домой.

Каждый вечер Ити пересчитывала гусей, но не била меня, узнав, что одна из еще не оперившихся птиц сдохла. Конечно, она никогда и не хвалила меня, даже если удавалось сохранить птиц во время повальных болезней. Но другим она говорила – и я знала об этом, – что еще никогда она не получала столько птиц от одного выводка, как теперь, когда гусей пасла я.

Вскоре я приобрела еще одного товарища, и произошло это так.

Неподалеку от моего родника, через всю равнину, которая тянулась вдоль берега, была вырыта канава, куда во время дождей стекала вода. Справа и слева от канавы росли деревья, тогда как сама равнина была покрыта травой и только родник был окружен низким кустарником.

Я никогда не ходила туда со своими гусями. Ити строго-настрого запретила мне это делать. Не знаю, может быть, потому, что на крутых откосах у канавы мало корма, а может быть, она верила, что там бесчинствуют злые духи. Мне много рассказывали о том, что там будто бы случалось, но это лишь разжигало мое любопытство, хотя и пробуждало страх.

И вот в один прекрасный день я отдыхала у источника, в тени кустарника, где укрылись и гуси, так как солнце стояло высоко и воздух дрожал от зноя. Вдруг я услышала какой-то жалобный звук. Он нарушил тишину, стоявшую в полуденные часы над землей, и был так настойчив и необычен, что я очнулась от дремоты и вскочила на ноги. Звук доносился со стороны канавы Я подождала немного, не станет ли снова тихо, но голос жаловался, скулил, причитал, как будто кто-то очень несчастный просил о помощи в беде. Со мной творилось нечто странное. Будто неведомая сила несла меня навстречу этому воплю. Посмотреть, кто же кричит! Помочь! Но с не меньшей силой меня тянуло обратно. Что, если то жуткое, что напало на другого, тронет и меня? Прочь! Скорее прочь!