Слушайте песню перьев - [2]

— Мне они, кажется, сломали ребро.

— А этого, видать, забили до смерти, — сказал парень в рабочем комбинезоне, кивнув на шестидесятого, который все еще лежал на полу у двери. — Отодвиньтесь, панове, имейте совесть.

Парень нагнулся над лежащим.

— Они проломили ему голову. Все в крови, даже лица не видно. Но еще дышит.

Он выпрямился.

— Есть доктор?

— Откуда здесь доктор…

— Кто-нибудь может помочь человеку? — спросил парень. — Может быть, его еще можно спасти.

— Пусть лучше умрет здесь. Это счастье…

— Замолчите! — сказал парень. — Пока человек жив, есть надежда. Я, например, не собираюсь раньше времени лезть в ящик. И вам не советую.

Через плотную массу людей протиснулся человек в черном демисезонном пальто. Голова у него была подстрижена ежиком, по-солдатски, высокий ворот черного сюртука застегнут наглухо. Из рукавов пальто торчали грязные крахмальные манжеты без запонок, до половины прикрывая костлявые кисти рук.

— За згодом пана я могу помочь.

— Вы доктор?

— Нет. Я фельдшер.

Он опустился на колени рядом с лежащим.

— Череп цел. Кости тоже в порядке. Просто шок от сильного удара по голове. Иногда проходит само собой. Ему надо дать больше воздуха.

Фельдшер расстегнул на раненом пиджак и рубашку, открыв грудь. Под пальцы ему попал твердый предмет. Что-то продолговатое, вроде ладанки на тонком ремешке, охватывающем шею. Фельдшер извлек его из-под рубашки и поднес к глазам. Прямоугольный кусочек твердого дерева украшала резьба, изображающая сову с большими глазами и широко распростертыми крыльями. Под лапами совы переплетались нити сложного орнамента, похожего на арабскую вязь. От времени дерево залоснилось, стало коричневым и походило на кость.

Раненый шевельнулся, открыл глаза и рывком запахнул на груди рубашку.

— Маниту… — пробормотал он.

— Вам лучше? — спросил фельдшер.

— Так, — сказал раненый и сел, прислонившись спиной к двери.

— Вы из лагеря?

— Так. Я был в лагере. В Кельце.

Он говорил со странным акцентом, жестко произнося окончания слов и как бы проглатывая начала.

— Как вас зовут?

— Станислав.

— Вы поляк?

— Нет. Шауни.

— Шауни? — Фельдшер оглянулся, словно ища ответа у окружающих. — Какое воеводство?

— Скаясс… Пить… — прошептал раненый и закрыл глаза.

Парень в рабочем комбинезоне подхватил его за плечи, не давая упасть.

— Есть у кого-нибудь вода?

Кругом молчали.

○

… Мутные тени, вокруг перестали плясать, стали отчетливыми, и он увидел деревья возле ручья, осиновые заросли, блеск воды и бобренка у себя в руках.

Бобренок умирал.

Маленькое пушистое тельце вытянулось на огрубелой ладони индейца, и только сейчас охотник почувствовал, какое оно легкое и как слабо бьется сердце зверька.

Бока бобренка судорожными толчками расширялись, потом западали надолго, и в такие моменты казалось, что Нана-Бошо, Великий Дух Животных, навсегда взял его дыханье. Но снова слабая дрожь проходила по тельцу, передние лапки сжимались в крохотные черные кулачки — и бобренок с едва слышным всхлипом делал вдох. Один раз он даже ухватился своими ручками за пальцы индейца и попытался приподняться. На мгновенье его глаза прояснились, сделались осмысленными, словно зверек в последний раз хотел посмотреть на лес, и на пруд, и на аккуратно обмазанную глиной хатку у плотины, где он родился и рос. Потом шейка его ослабла, он ткнулся носиком в ладонь охотника и снова задышал отрывисто и тяжело.

Индеец поднял голову и осмотрел тропу, ближайшие стволы тополей, молодые осиновые заросли на берегу ручья.

Он знал — здесь были белые. Бобровая ловушка сделана человеком другого племени, даже узел на скользящей петле завязан не так, как его вяжут красные охотники. Да и кто из Свободных мог нарушить Закон Чащи? Зарубки на деревьях ясно говорили, что у этой семьи бобров есть друг, который о них заботится.

— Амик, — прошептал индеец, поглаживая бобренка по спине. — Прости, брат амик… Я никогда не поднимал на тебя руку. Я постараюсь тебе помочь, маленький братец.

Он поднес бобренка к лицу и попытался передать ему свое дыханье, несколько раз дунув в черный носик. Бобренок всхлипнул и открыл глаза.

Индеец с ненавистью взглянул на ловушку, которая на языке белых называлась спрингпуль. Длинная жердь с противовесом выхватила зверька из воды за лапу, и, судя по всему, он провисел, умирая от боли и жажды, дня три. Только белые браконьеры делали такие дьявольские ловушки. Капканы, которые ставили охотники Чащи, убивали мгновенно. Свободные хорошо знали, что такое физическое страданье, и никогда не причиняли его другим, если этого можно было избежать.

— Ты будешь жить, амик, — пробормотал индеец, осторожно засовывая бобренка за пазуху. — Ты будешь жить, маленький братец.

○

… И опять вместо ручья и деревьев — серые пляшущие тени и тупая боль в голове, будто его самого вздернул спрингпуль.

— Скаясс…

— Всего полстакана воды.

— Полстакана воды! — зло усмехнулся кто-то. — Еще в гестапо швабы отобрали все, даже запонки. У меня была фляжка с отличным коньяком

— Оботрите ему лицо. Смотрите, сколько крови.

— Есть у кого-нибудь носовой платок?

…Что это? Чьи голоса? Где он находится?

Ах, да, он среди белых. На земле, которая называется Европой. На земле, которая находится за Большой Соленой Водой. Об этой земле им, тогда еще маленьким ути, рассказывал старый Овасес…