Слушать в отсеках - [49]

— Нет. Я сейчас. Один.

Слякотный, промозглый ветер сразу же облепил все тело, пробравшись даже сквозь бушлат. На голове под беретом свело кожу. Желание сейчас же, сию же секунду скатиться обратно к костру было настолько мучительно нестерпимым, что Костя, испугавшись его, побежал навстречу ветру подальше от тепла. Здесь он упал на колени и начал торопливо, жадно захватывая в горсть побольше, рвать мох. Скорее, скорее, скорее! Он не заметил, что насквозь промочил брюки и что за его спиной стоит и посмеивается с полным рюкзаком мха в руках Дородный.

— Может, хватит, Кость? Настрогал ты столько, что и десятерым не унести.

От неожиданности Костя вздрогнул, распрямился, подставив ветру лицо, и вдруг совершенно неожиданно почувствовал: а ведь вроде и не холодно. То ли оттого, что работал, то ли оттого, что он не одинок.

Николай Федорович встретил их храпом. Как и давеча в распадке, спал старик, с головой завернувшись в полушубок. «Пар костей не ломит», — любил говорить он и никогда, даже в самую теплую летнюю пору, не выезжал на рыбалку без своей латаной-перелатаной, проложенной овчины.

Саня и горбоносый маялись, тоже пытаясь заснуть. Одежонка у них — телогрейки — пожиже полушубка, и поэтому лежали они скрючившись, уткнув носы в колени. Спины пекло жаром костра, а в лицо стыло дышали камни.

Мох, словно губка, пропитался влагой. Костя разложил его на просушку поближе к костру, а сам присел на корточки, глядя на языки пламени. Удивительное дело, он впервые по-настоящему увидел костер. В далеком детстве обнаружили у него туберкулез, потом все прошло. Но с той поры родители всячески оберегали его от туристских походов или, упаси боже, от пионерских лагерей. Там можно простудиться. Летом он выезжал на благоустроенную дачу с водопроводом, газом и электричеством. И вот только сейчас рассмотрел он всю прелесть красок пламени. Оказалось, что оно не красное и не желтое, а вместе и красное, и желтое, и оранжевое, и белое, и синее, и фиолетовое. Но прежде всего — щедро теплое.

— Ну как, Костя? — Дородный сидел прямо на голых камнях и с наслаждением сосал сигарету. Его, казалось, не брал никакой холод.

— Терпимо. — Костя даже улыбнулся.

— Пойдем-ка, пока твоя перина сохнет, по дровишки.

Старшина ясно видел, что в душе Кости зреет перелом. Уже прошло недавнее оцепенелое безразличие, а теперь ему нужен был толчок, какое-нибудь активное действие.

— Только давай договоримся так: ты будешь обходить берег с одной стороны, а я — с другой. Добро?

— Добро. — Страсть как не хотелось уходить от тепла, но старшина уже поднялся и зашагал прочь. Костя с благодарностью посмотрел ему вслед: Дородный выбрал для себя наветренный берег.

Распахнув бушлат, Костя грудью подсунулся к самому огню и, когда груди и лицу стало нестерпимо жарко, доверху застегнулся: поднабрал тепла про запас. Но хватило его на несколько первых шагов. Как только Костя показался из расщелины, ветер пронизал его насквозь, и он побежал, стремясь поскорее укрыться за обрывистым краем островка.

Вся неширокая плоская часть берега до обрыва была сплошь завалена округлыми камнями. Одни из них величиной с кулак, другие — в рост человека. И, глядя на них, поневоле думалось: какой же силы должен быть шторм, чтобы выбросить их так далеко от уреза воды? Между камнями море нашвыряло обломки ящиков, клепку от бочек, металлические, стеклянные и пенопластовые поплавки от рыбацких сетей, бревна, доски. Чего здесь только не было, и все это побито, покорежено. Лишь стеклянные шары, поплавки, каким-то чудом остались целыми.

За обрывом было тихо, и Костя неторопливо шагал, выискивая что посуше. В основном его интересовали клепка и ящики. Доски тащить удобнее, но как их сунешь в костер? Они попадались, как на подбор, дюймовые — без топора не расправишься.

Он уже насобирал охапку дров, когда его осенило: болван ты, болван, а сумка-то с инструментом! Зубило есть, ручник, ножовка по металлу. Чего же еще надо? Костя бросил клепку, ящичные планки и повернул обратно за досками.

Одна из них лежала особо высоко. «Высохла, что твоя вобла», — подумал Костя и потянул ее к себе. Доска была новехонькая, не знавшая еще гвоздей и, судя по весу, действительно сухая. Он уже совсем подтянул ее, когда концом задел еле заметную пирамидку из небольших окатышей. Они развалились и обнажили никелированную головку термоса. Отшвырнув доску, Костя полез вверх. «Кто-то спрятал и забыл», — мелькнула догадка.

Термос сам по себе его не интересовал — это чужое. Гораздо важнее было другое — есть в нем что-нибудь или нет? Старик предупредил, что у них всего лишь полтора литра воды. А это был литровый китайский термос. Точь-в-точь как у них дома: голубой, в ярко-красных цветах. Костя ухватил его за ручку, выдернул из окатышей и рассмеялся от радости: термос был тяжелый, полнехонький.

— Живем! — крикнул Костя и тут же осекся: крышка термоса была теплой. Он еще раз ощупал крышку — да, теплая — и в недоумении стал отвинчивать ее. Из-под пробки вместе с паром вырвался аромат крепко настоянного чая.

«Вот же сволочь, заначил…» — Костя завинтил термос и присел, почувствовав, как обида свернулась где-то внутри горьким клубком. Будто его обворовал кто-то свой, близкий. И не потому было обидно, что именно от него или от старшины спрятали чай. Нет, не в этом дело. Им могли его просто не дать, не зря же старшина сказал, что они оба иждивенцы. Нет, это кто-то припрятал для себя, для одного. А он-то после дележа смотрел на них какими глазами! «Только не Николай Федорович!» — натвердо решил Костя.