Слушать в отсеках - [47]

— «Чего, чего», — передразнил Саню старшина. — Кабель нам сожгли. Вот чего. Давайте-ка заливайте костер. Ведро есть?

— Ведро? В лодке, кажись. — Горбоносый поднялся, подошел к Дородному: — Слушай, флот, ты не думай, что мы это просто так. Я тоже служил. Скажи, Сань? Мы работяги, слесаря. Понял? Рабочий класс. Сейчас поможем. Учти! Во руки! Уважаешь? Правильно… Пойдем с нами выпьем.

Старшине совсем не хотелось ссориться с ним, и он пообещал.

— Потом. Вот дело сделаем — тогда выпьем. — И обернулся к Косте: — Тащи ведро.

Земли здесь на камнях почти не было, и кабель лежал просто прикрытый толстым слоем мха. Когда разбросали костер и разрыли мох, старшина протянул:

— Да-а-а… — Проволочная оплетка кабеля почернела, как головешка, по длине чуть ли не в метр. — Поглядите, деятели, что вы натворили.

Горбоносый взглянул и присвистнул:

— Саня, пойди-ка… Паразиты мы с тобой.

Саня, не думая вставать, поддакнул:

— Ясное дело — паразиты. Иди выпьем. Как это? Птице — крылья, морякам — парус, а нам — по сто граммов.

Они перебрались в соседний распадок, подальше от моряков, еще выпили и уже через несколько минут спали. Дородный с облегчением пробурчал:

— Угомонились помощнички.

— А вы этого, Николая, как его по отчеству, знаете?

— Знаю. Мастером по добыче рыбы работает. Хороший мужик, только зашибает часто. Стихия нашла, говорит. Сегодня, верно, опять стихия. Ну давай за дело!

— Подай… Принеси… Подогрей… — командовал Дородный, и Костя с удовольствием подавал, приносил, грел, и, вообще, до чего же приятно было чувствовать себя нужным человеком, без которого не обойтись. По-домашнему мирно, точно примус, гудела паяльная лампа.

Человек, впервые летом попавший в Заполярье, не ляжет спать, когда это по часам полагается делать, так же как и не проснется в свои привычные часы. Он теряет счет времени из-за солнца, которое светит напропалую, не разбирая, день ли это кончается или уже наступает новое утро. А вот старожила не проведет ясная желтизна ночи.

Дородный, не отрываясь от работы и ни разу не посмотрев на часы, чертыхнулся:

— Черт, поздно уже. Ну ничего, скоро конец.

Он припаял к кабелю один конец сростка, натянул на него чугунную муфту и принялся паять другой конец. Костя неотрывно следил за его руками. Вот ведь что, казалось бы, — срастить кабель. Он тоже умел это делать — учили в отряде, да и дома не один год радиолюбительствовал. А чтобы вот так, как старшина, жилка в жилку, краешек в краешек… Не сумел бы.

— Здорово, старшой! — За работой да за шумом лампы они не услышали, как подошел к ним Николай Федорович. Это был уже тронутый старостью человек с отвислыми морщинистыми мешочками под глазами.

Он присел рядом.

— Здоров, — буркнул в ответ Дородный.

— Мои? — Николай Федорович кивнул на кабель.

— Твои.

— Не успел предупредить.

— Стихия?

— Она, зараза. Третий день уже.

Помолчали. Николай Федорович увидел осколки стекла у валуна и покачал головой.

— Нагадили. Ровно завтра помирать собираются.

Посидев еще немного, он молча поднялся и, потягиваясь на ходу, отправился за валун. Однако тут же вернулся.

— Эй, старшой, подь-ка сюда!

— Чего тебе?

— Я говорю, подь! — Голос его был полон тревоги.

Дородный, а вслед за ним и Костя подошли к рыбаку.

— Вон он идет. — Николай Федорович ткнул пальцем на северо-восток. Оттуда из-за горизонта серыми рваными лохмотьями прямо на них летели обрывки низких туч. Опережая их, пока еще далекие, но уже различимые глазом, забелели на воде первые барашки.

— Сейчас тут будет. Тикать надо. Своих будить побегу.

Дородный досадливо плюнул.

— Чтоб тебя! Не успели! Еще бы каких-нибудь полчасика…

Костя пока толком не понимал, чего забеспокоились старик и Дородный.

— А может, успеем?

— Черта с два ты успеешь. Видишь, откуда дует? Через пятнадцать минут такое начнется, что… — и вздохнул. — Теперь здесь загорать придется. Хорошо, хоть бушлаты догадались с собой взять. А-а, ладно, пошли работу кончать.

Горизонт пропал. Его заволокло тугой мокрой мглой. Первый порыв студеного ветра долетел до острова. Костя зябко вздрогнул, сунул руки в карманы и как-то совсем невзначай позавидовал Барышеву и Карпенко.

Николай Федорович пытался добудиться своих друзей. Он тряс их за плечи, матерился, колотил сапогом по пяткам. Но те пригрелись, разоспались и в ответ на все его старания только бормотали что-то невнятное. Наконец проснулся вихрастый Саня. Он сел, не разлупляя глаз, помотал головой и поежился.

— Проснись, Саня! Беда!

— Какая тебе еще беда? — недовольно проворчал Саня, но мгновенно вскочил.

Море, лишь недавно катившее неслышную зыбь, угрюмо встопорщилось седыми от ветра волнами. Хмурое клочковатое небо пласталось почти по самой воде. Оно окутало Старшего брата, сопки на недалеком материковом берегу, и казалось, что во всем мире остался только этот островок и на нем они, пятеро.

Саня осмотрелся, не понимая, что происходит, и вдруг испугался. Он растерянно спросил Николая Федоровича:

— А… как же… Как же мы?!

Старик знал, что теперь отсюда никуда не денешься. Прислонившись к камню, он неторопливо и обстоятельно разминал беломорину.

— Завез, старая!.. — взъярился Саня. — Лодка! Лодка где?!