Слушается дело о человеке - [36]

И действительно, в кафе было всегда полным-полно. Правда, цены были несколько вздуты. Но публике нравилось здесь, и она охотно позволяла надувать себя.

Проходя мимо радиолы, обер-кельнер включил радиоприемник, поставил поднос на стол и подал посетителям заказ. Не успел он подойти к следующему столику, как вдруг раздалось приятное сопрано. Мелодия была ему знакома, и кельнер начал тихонько насвистывать в такт. Однако не только голос и мелодия привели в восторг кельнера и посетителей. Передаче придавал особую прелесть какой-то совсем посторонний звук. То был чарующий голос радиорепортера, который передавал спортивные новости, держа своих слушателей в непрерывном напряжении. К сожалению, дама пела слишком громко. Может быть, следовало заглушить танцевальную музыку, которая звучала где-то вдалеке и тоже отвлекала внимание? Но ведь именно это сочетание самых разных передач и могло удовлетворить любые вкусы.

Кельнеры старательно обслуживали клиентов. Дамы поглощали снежные горы взбитых сливок. Мужчины курили, проглядывали газеты и беседовали друг с другом. Хозяйка величественно восседала за стойкой. И, повторяем, все чувствовали себя как нельзя приятней.

Только у Брунера болела голова. Он зашел сюда выпить чашку кофе. Некоторое время он тоже наслаждался пением сопрано, отчетом радиорепортера и бойкой танцевальной музыкой. Затем он поднял глаза и оглянулся. Он услышал, как дама за соседним столиком прошептала: «Нет, это просто невыносимо!» — и сосед по столику из вежливости поддакнул ей. Остальные продолжали беседовать и развлекаться, как ни в чем не бывало. Воспитанные люди не проявляют своих личных вкусов в кафе. Они стараются приноровиться друг к другу.

Поэтому и Брунер пил кофе и проглядывал газеты. Но окружающие чувствовали себя, видимо, гораздо лучше, чем он. Голова болела у него все сильнее, а другие посетители казались совершенно здоровыми. Наконец Брунер встал, решительно направился к стене, у которой стояла радиола, выключил приемник и тем же твердым шагом вернулся на свое место. Никто не сделал ему ни малейшего замечания. Посетители не считали, что он нарушил их права. Им было здесь очень уютно. Об этом свидетельствовал и новый поток гостей…

На звонок никто не вышел. Иозеф Эдельхауэр слегка нажал ручку, и дверь отворилась сама собой.

В вестибюле было темно. Он стал шарить рукой по стене, пытаясь нащупать выключатель, но наткнулся только на ящик для писем. Эдельхауэр принялся громко звать владельца лавки. Никто не откликнулся.

«Невероятно, — подумал он, — что ж, подожду». Он постоял и снова вышел на улицу. В доме ни звука, ни огонька. Откуда-то с центральной улицы, словно приглушенный ватой, доносился шум, да в парке ухала сова. Владелец лавки не появлялся.

Эдельхауэр снова отворил незапертые двери и снова принялся искать выключатель. Напрасно! Он нащупал тот же почтовый ящик. Вокруг царила та же тишина.

Вдруг он вздрогнул. Кажется, кто-то разговаривает? Неразборчиво, глухо, словно откуда-то из погреба, доносились звуки. Нет, снова все смолкло. Видно, ему почудилось.

«Куда же, черт подери, запропастился владелец лавки?» — подумал человек в вестибюле, вспомнив о своем деле.

Снова послышалось бормотание. Но оно шло не из погреба, а из-за соседней стены. Пробираясь ощупью, Эдельхауэр нашел наконец двери и повернул ручку.

В первую минуту он ничего не мог разглядеть. Потом при свете лампадки заметил чью-то бледную тень, вздымавшуюся под потолок. Ее отбрасывал человек, который стоял на коленях в углу полутемной каморки и молился. Глухие неразборчивые звуки то нарастали, то вновь замирали.

Наконец глаза Эдельхауэра привыкли к полумраку. Он разглядел в углу над красной лампадкой маленькую статуэтку. Сквозь облезшую краску, словно голое тело, белело дерево. У ног святого лежала ветка зеленой туи и пахла кладбищем.

Молящийся все еще стоял на коленях на маленьком коврике и бил земные поклоны. Он сосредоточенно молчал, уйдя в эту совершенно непонятную для Эдельхауэра церемонию.

Наконец инспектор магистрата собрался с духом и тихонько кашлянул. Молящийся, не оборачиваясь, продолжал отправлять свою божественную службу. Закончив, он осенил крестом себя и коврик, поднялся с колен и, выйдя в темную кладовку, принялся греметь жестяной посудой. Потом вернулся, неся маленькую лейку, подлил масла в лампадку и снова вышел.

Эдельхауэр все еще стоял неподвижно, испытывая невольное смущение. Он никак не мог поверить, что этот молящийся и есть тот самый мошенник, который торгует контрабандой, укрывается от налогов, надувает своих служащих. Но именно так было написано черным по белому в протоколе, который лежал у него в кармане.

— Мир вам!

Эдельхауэр вздрогнул. Он и не заметил, как молящийся подошел к нему и протянул руку. В углу мерцала лампадка, разгоняя своим светом дурные мысли.

Владелец лавки поднял обе руки и благословил гостя. Эдельхауэр в смущении теребил портфель, то открывая, то закрывая замок.

Вдруг он почувствовал, что его усаживают на стул.

— Сигарету? Прошу вас!

Чиркнула спичка. Хозяин и гость поглядели друг на друга, и, словно вспомнив о чем-то, хозяин бросился в нишу. Облобызав ногу святого, он снова возвратился к столу.