Слушается дело о человеке - [10]

Удостоенный высокой чести, Гроскопф решил немедленно утвердить свою богоравность. Он заключил в столь бурные объятия стройную машинистку, что, несомненно, переломал бы ей все ребра, если бы сослуживцы не услышали ее визга. Они бросились к ней на помощь и успели предотвратить самое страшное. Но малютка вскоре пожалела об этом. И когда вечером после работы Брунер шел домой, он повстречал в сквере… Впрочем, совершенно безразлично, кого и с кем он там встретил. У него и своих забот было достаточно, а тут еще сын заболел корью.

С этого дня машинистка впала в необычайную рассеянность. Ей приходилось чуть не каждую страницу переписывать дважды. И поэтому Гроскопф следил за ней особенно строго.

Только один-единственный раз, и то на мгновение, у Брунера мелькнула мысль одолжить у сослуживца несколько марок. Дело в том, что непредвиденные расходы совершенно расстроили его домашний бюджет. Но он тут же и навсегда похоронил эту мысль, и правильно сделал, потому что через секунду услышал, как Гроскопф громко стонет в соседней комнате и клянется святым Никодимом, что просто ума не приложит, куда делись деньги.

Нет, говорил он, эта дороговизна — позорное пятно в истории человечества. С тех пор как поднялись цены, право, жизнь не сулит никаких радостей, во всяком случае, ему, Гроскопфу.

Наконец наступил день, когда заседание, которое уже много раз переносили из-за срочных дел важной особы, все же состоялось. Рогатый явился с некоторым опозданием. Он должен был покончить с неотложными служебными делами. Не успел он подойти к дому дяди, как двери распахнулись, словно сами собой. Он услышал плеск вина и звон бокалов, доносившиеся из уютной комнаты. Гости сидели и тянули маленькими глотками душистое вино. Хозяин дома вынул ящичек толстых сигар, предназначенных специально для гостей, и любезная вертлявая хозяйка поспешила распахнуть окна.

— Ах, нет, Агнетхен, не надо, — сказал супруг, — ты же знаешь, наши дорогие соседи…

Она закрыла окна.

Среди присутствующих находился и Отто Гроскопф. Удобно развалившись в вольтеровском кресле, он наливал себе уже третий бокал вина. Увидя Шартенпфуля, Гроскопф вскочил, встал в позу и застыл, как по команде «смирно».

Тут было много всяких весьма приятных господ. Они оживленно делились друг с другом последними новостями.

— Добрый вечер, племянник Отто, — сказал высокопоставленный дядя, приветствуя Рогатого, и придвинул ему качалку.

— Это почетное место, оно принадлежало еще моему деду. Ты ведь любишь находиться в движении, ха-ха!

— Ха-ха, — рассмеялись и прочие господа, вторя высокопоставленной личности.

— А теперь, многоуважаемые гости, перейдем к основному вопросу, который стоит у нас на повестке дня, — начала особа, вставая с места. Присутствующие закивали, выражая полное одобрение этим словам.

— Я еще раз всесторонне рассмотрел наше «дело». — Особа посмотрела на свою сигару, которая хорошо разгорелась, и точно рассчитанными кругами и лентами выпустила изо рта дым.

— Думаю, — продолжала особа, — что нам должно отнестись к нашему делу не слишком серьезно, но и не слишком легко. С одной стороны, нам не нужно бросаться очертя голову, но, с другой стороны, мы не станем трусить и медлить. Нам не следует слишком торопиться, но мы не будем и откладывать в долгий ящик. Одним словом, давайте действовать именно так, как только и возможно действовать.

Он сделал паузу и затянулся сигарой.

По комнате пронесся громкий шепот. Кто-то закашлялся, должно быть поперхнувшись вином.

— Ищите да обрящете, — продолжал Пауль-Эмиль Бакштейн, — и я усердно искал и многое обрел. То есть, господа, искали вы все, разумеется. Я только обобщил полученные вами данные и свел их к основным пунктам. Таковых, с моей точки зрения, два. Этого совершенно достаточно, чтобы создать «дело Брунера». Но не обманывайтесь, господа. Справиться с Брунером вовсе не так просто.

Тут он вынужден был снова прервать свою речь, потому что в комнату вошел подмастерье и спросил, сколько краски приготовить на завтра. Для всего дома девятнадцать по Фриденштрассе или только для одной квартиры?

— Чего ты лезешь со всякой ерундой? — отмахнулся от него мастер малярных дел, стараясь не потерять нить своих мыслей.

— Разумеется, для всего дома, осел этакий! — крикнул он вдогонку мальчишке и высморкался.

— Итак, два пункта, — снова начал Бакштейн. — Самым важным мне кажется пункт второй. Он дает нам уверенность в полном успехе. Надо как можно более ловко выставить на передний план историю с велосипедом. А вы, мой милый Максимилиан Цвибейн, вы, кажется, уже сделали соответствующее заявление, запротоколированное Черным Жоржем. Не правда ли, мой милый Максимилиан Цвибейн? — обратился он к молодому человеку, который сидел у окна. — Я прошу вас и в дальнейшем оказывать нам поддержку. Вы знаете — и все мы знаем, — в чем смысл «дела Брунера». Но мне бы хотелось сформулировать его еще раз. Вопрос стоит о самом нашем существовании. О нашем общественном престиже. О внешнем и внутреннем спокойствии, о мире, без которого немыслима никакая плодотворная работа. Мне хотелось бы особенно подчеркнуть слово «мир». Это самый важный аргумент, который я должен привести в оправдание наших действий. Мы не можем рисковать нашей доброй репутацией. Мы не можем выставить на свет божий наши так называемые темные стороны, как не можем разрешить больному корью ребенку бегать на солнце. Мы не позволим разрушить фундамент, который мы создали с таким трудом при поддержке известных заинтересованных кругов. Это означало бы полное крушение и конец нашего порядка. И все это по милости одного человека, черт бы его побрал совсем! Брунер не хочет примкнуть к нашим рядам. Следовательно, он идет прямым путем к срыву спокойствия и мира. С тех пор как он появился в нашем городе, перемена следует за переменой. Не отрицаю, он сумел разрешить некоторые вопросы, он сумел добиться некоторых полезных нововведений. Я признаю даже, что ему удалось привлечь на свою сторону большую часть наших граждан. Каким именно образом — решительно не знаю. Но он — и в этом, как мне кажется, кроется главная опасность, — он посеял в нас беспокойство. Вспомните только про «дело Кроль», которое было ему поручено. Правда, для нас оно послужило сигналом. И мы давно положили его под сукно. Но как легко может последовать второе и улучшенное издание этого дела!