Слухи - [79]

Из специального вечернего выпуска «Нью-Йорк империал», воскресенье, 31 декабря 1899

Новый год наступил, и в доме Холландов наконец стихли рыдания. Женщины сидели за большим выщербленным деревянным столом в кухне, где царила мертвая тишина. Ни одна из них не проводила обычно много времени на кухне, но сейчас она казалась самым укромным местом. Здесь их вряд ли найдут. В ту ночь Диана впервые увидела, как ее мать сварила бульон. Затем она поставила чашку бульона перед старшей дочерью. Она несколько раз настаивала, чтобы Элизабет выпила его, и та несколько раз послушно подносила чашку к губам. Но уровень жидкости в ее чашке ничуть не уменьшался.

Диана наблюдала за сестрой, которая с убитым видом сидела за столом. Она так долго и безутешно рыдала, что, казалось, выплакала все слезы. Эдит была не в силах это видеть, поэтому она ушла в свою комнату, чтобы племянницы не видели, как она плачет. Диана чувствовала себя опустошенной. Вряд ли эта пустота когда-нибудь кончится. Ей казалось, что все хорошее и настоящее в мире погибло. Все сломано, уничтожено и разрушено.

— Элизабет, ты должна поесть. Ты должна попытаться заснуть, — уговаривала мать.

Впервые за долгое время кто-то в доме заговорил. На улице смолкла какофония праздничного веселья: закончился колокольный перезвон, не звучали больше веселые голоса тех, кто выходил с полуночной мессы или возвращался с Венгерского крестьянского бала в Мэдисон-сквер-гарден.

Когда полисмены принесли Элизабет домой, гордые и ликующие от того, что они сделали, Диана увела сестру наверх и выкупала в ванне. Элизабет была не в состоянии хоть что-то для себя сделать — да и сейчас тоже. Ее волосы высохли, и, хотя она куталась в одеяло, ее била дрожь. Она долго не отвечала, и, наконец, ей удалось произнести безучастно:

— Я не могу.

— Элизабет, — продолжала ее мать, медленно произнося слова, — сейчас ты, наверное, не можешь, но скоро ты должна попытаться. Все знают, что ты вернулась, и они не поймут, что ты любила Уилла. Нельзя, чтобы они узнали.

Карие глаза Элизабет встретились с глазами матери. Она моргнула, и сухие губы приоткрылись, как будто она хотела что-то сказать. Диане хотелось бы заставить мать умолкнуть. Она знала, что даже сейчас миссис Холланд неспособна не думать о своем положении в обществе.

— Они думают, что тебя похитили, Элизабет, и мы не должны их разубеждать. Наша семья пострадала, моя дорогая. Мы слишком много выстрадали. Мы потеряем все, если они узнают, кем был для тебя Уилл… кем ты была для него. И о том, что ты сделала. Ты меня понимаешь?

Элизабет с отсутствующим видом посмотрела на мать. Потом медленно перевела взгляд на Диану. Сестры несколько минут смотрели друг на друга. Диана сдвинула брови при мысли о холодной практичности их матери. Диана слегка покачала головой, чтобы дать понять Элизабет, что она думает обо всем этом.

— Она понимает, — наконец вмешалась Диана, говоря за сестру, поскольку та не могла говорить за себя.

— Хорошо. Мне бы не хотелось этого, моя дорогая, но такова жизнь. — Миссис Холланд положила свои маленькие морщинистые ручки на стол и поднялась. — Какое-то время мы будем тебя укрывать, но довольно скоро тебе придется увидеться с людьми. Тебе придется делать вид, что ты счастлива, оттого что вернулась домой. Слава Богу, наше общество отличается хорошим воспитанием — никто не спросит тебя, что ты перенесла. Но ты не должна давать им пищу для размышлений.

Диана наблюдала за сестрой. Волосы Элизабет были растрепаны, и она сидела, безучастная ко всему, ничего не слыша. Мать пригладила свое черное платье и вздохнула.

— Я не буду принуждать тебя снова выходить замуж, моя дорогая Элизабет, — продолжала она. — Во всяком случае, Генри Скунмейкер сейчас уже обвенчался с твоей подругой Пенелопой Хэйз. Это произошло очень быстро и тихо сегодня вечером. Какой странный, странный день!

Диана довольно спокойно выслушала новость о женитьбе Генри. Конечно, в этом мире, где просто так убивают, Генри и должен был выбрать Пенелопу. И слава Богу, что это произошло так быстро. Правда, Диана все же вздрогнула, и ей оставалось только надеяться, что Элизабет этого не заметила. У нее достаточно своего горя, чтобы еще думать о разбитом сердце Дианы.

— Мне нужно поспать, — внезапно закончила мать. Она направилась к двери, отводя глаза от дочерей. — Диана, позаботься о том, чтобы твоя сестра не просидела здесь всю ночь, глядя на стену, — добавила она, переступив порог.

Они слушали, как скрипят над ними ступени под ногами матери, удалявшейся в свою комнату. Диана закрыла глаза. Она была измотана, но не смогла бы заснуть. Элизабет, наверное, тоже. Открыв глаза, Диана увидела, что сестра смотрит прямо на нее, и в выражении лица Элизабет появилось что-то новое. Диана моргнула и, увидев, что выражение лица сестры не изменилось, подошла к ней и, опустившись на деревянный пол, оперлась на ее колени. Потом обвила талию сестры руками.

Лицо Элизабет, такое загорелое, когда она прибыла в Нью-Йорк, теперь было белым как полотно. Слова были бесполезны, но Диана знала, что теплоте тела как-то успокоит сестру. Она крепче обняла ее. Они просидели так какое-то время, затем Элизабет спросила: