Слуга злодея - [13]

— Вели миловать, отец наш! — бросился между ним и Лазаревичем Вертухин. — Рассуди сам, сей человек в болезнях искусен, но умом скуден и что говорит, сам не знает.

Лазаревич, гневно в спину Вертухину глядя, стоял молча.

— А как он хотел утаить от тебя свое лекарское искусство, вели дать ему пять палок, — докончил Вертухин разгром Лазаревича.

Белобородов сделал знак Рафаилу и Лазаревича увели на конюшню.

— Мил друг, — обратился Белобородов к Вертухину, — коли ты за мое здравие так хлопочешь, садись со мной за стол. Мороз, верно, кости мои ломит паче медведя и надобно их разогреть.

— Фетинья, голубушка, собери припасов, что есть в этом доме да на стол, — обратился Вертухин к любезной его сердцу девице, без господина своего вдруг ожившей и разрумянившейся.

Не доверяя силе своих слов, он подошел к девице и на ухо ей что-то, видать скоромное, прошептал. Лицо Фетиньи так и окатило краской.

Она кинулась в дверь и выкатила из сеней кадушку соленых рыжиков, а из кухни, погремев там посудой, вынесла вареную курицу и миску с пирогами.

— Рафаил! — сказал Белобородов, и огромный его товарищ вышел без дальнейших понуканий.

Вскорости он вернулся с ведром пива, в котором, биясь о стенки, плавал железный ковшик.

Сели за стол, и Белобородов собственной рукой начал наливать всем, кроме себя. Не жалел пива и для Лазаревича, который вернулся с конюшни раздосадованный и неулыбчивый. Сидеть он не мог, поэтому стоял поодаль, как стражник.

— А ты, государь и другой отец, почему себя обходишь? — спросил Вертухин.

— Не употребляю, — коротко ответил Белобородов, и простые люди, пришедшие с ним и сейчас прижавшиеся к дверям, засияли умилением.

Белобородов повернулся к Лазаревичу:

— Пей!

Лазаревич помотал головой, не разжимая зубов.

— Ему не дозволяет его никонианская вера, — пояснил Кузьма.

— Так он еще и никонианин! — вострепетал негодованием Белобородов. — Рафаил!

Татарин взял от печки щепку для растопки и раздвинул ею зубы Лазаревича. Мужик в халате, щелчком Белобородова свергнутый недавно наземь, влил в эту щель чарку, потом еще одну. Лазаревич ослабел в своей вере и третью чарку взял сам.

— Бла… бла… бла… — его вдруг взяла икота.

— Благодарствую! — подсказал Кузьма.

— Бла… бла… бла… — сказал Лазаревич.

— Блажен буде!

— Бла… бла… бла…

Видя, что пиво уже отпустило языки на волю, Белобородов обратился к Вертухину:

— Сказывай, мил друг, каково живал на чужбине? Слыхивал я, турки живут без денег, а расплачиваются друг с другом женами. Верно ли?

Глаза Вертухина затуманились от воспоминаний о драгоценной Айгуль, и стала она ему казаться огромным медным рублем, кои били на Екатеринбургском монетном дворе. Рубли эти были такого веса, что их возили на телегах.

Сколько может стоить его Айгуль? Дороже она или дешевле телеги рублей, дороже или дешевле кобылы, выписанной из Голландии, коя тащит эту телегу?

Всех его снов о ней, всей его бессонницы, всего его ничтожества перед богом и всего его благополучия не хватит, чтобы оплатить одно только мановение ее волшебного пальчика.

Дороже или дешевле она тайны поручика Минеева? А преблагополучия и процветания государства российского?

— Верно, — сказал он. — Денег в Турции нету. Но есть девы непорочны. И дороже их одна только земля русская.

— Большая цена. А мелких денег, выходит, нету вовсе?

— Вместо мелких денег ходят там презрительные женщины. Эти стоят, как овца, или даже как собака.

— А нету ли меж ними таких, кои только представляются женщинами, а на самом деле как есть мужчины?

Вертухин оглянулся на Лазаревича. Известно ли Белобородову, что убитый до смерти поручик Минеев лежит сейчас на Билимбаевском кладбище? Но Лазаревич все еще икал от чрезмерно употребленного пива и ничего по его окаянной роже разобрать было нельзя.

— Нет, о таковых мне неведомо.

Белобородов просветлел и приосанился.

— Вот земли, кои примером быть могут. А то был тут у меня один человек. Поручиком Минеевым представился. Слава господу нашему, его убили под крепостью Магнитной. Этот Минеев такую хулу возводил на страну Турцию, что я слышать не мог. Он говорил, к примеру, что презрительных женщин там нету вовсе и, мол, не надо туркам ходить в землю русскую, дабы не набраться слабостей и соблазнов от русских презрительных женщин.

— Зачем же туркам ходить в землю русскую? — спросил Вертухин.

— Затем, — сказал Белобородов, — что земля русская зело огромна и без казаков и турок пропасть может. От одной русской деревни до другой год езды и как тут не пропасть?!

Вертухин, слушая Белобородова, все больше дивился. Но дивился он не тому, что говорил сей беглый казак и злой раскольник — он уже понял, что Белобородов соблазнен турецкими агентами до полного уничтожения в нем русского духа, — а тому, как он говорил. Его речи изобличали в нем знакомство с русскими красноречивыми творениями. Господа французы, кои полагают, что Россия не имеет красноречия, не слышали казака Белобородова.

А ведь его уверяли, что полковник войска Пугачева неграмотен и даже расписаться не умеет!

— Но у царицы Екатерины Второй много солдат и вооружения, — сказал он.

— Сейчас много, так будет мало, — отвечал Белобородов. — Завтра идем на Екатеринбург. Это главный город в здешних землях. Возьмем Екатеринбург и весь Урал наш!