Слуга господина доктора - [156]

Я намотал на глаза намордник, свернулся калачиком на левом боку. «Ах, до чего же милые дети, как наивны и трогательны! Дай бог, чтобы все у них было хорошо», — подумал я и уснул в озлоблении.

Из отчета Степы Николаева.

Я с Даней познакомился исключительно через А.Е. — я думаю, что с этим человеком я бы никогда и не сошелся, потому что в том же самом 1995 году, когда мы познакомились с господином А.Е., я смотрел на Даню Стрельникова очень осторожно. Я к нему относился как к манекену в магазине «Одежда» — такой же красивый, такой же гордый и такой же пустой. И поначалу интерес друг к другу был больше показной, нежели настоящий, потому что находиться постоянно в одном кругу, не имея друг к другу никакого отношения невозможно, поэтому оно сначала было придумано, а потом оно было заменено хорошим, настоящим, теплым человеческим чувством.

Мне было заметно, что Даниил Стрельников находится в дружбе с А.Е., впрочем, как и другие студенты — никакого эксклюзива в этом не прослеживалось. Лично я стал замечать, что эти отношения начинают обретать степень серьезности постепенно — поначалу, и довольно долго это сопровождалось именем Светой Воронцовой — этого праздника глупости, которая постоянно рассказывала: «Мы с Арсением поехали…»

Как-то стихийно получилось, что мы с Даней пару раз общались — с ним и со Светой Воронцовой, так как раньше они всегда были вкупе — все что я помню из этого общения — мы пили вместе, в комнате у Дани Стрельникова, который тогда еще жил в общежитии. Первый случай, который нас сблизил — у нас у обоих украли пальто. У него — его любимое черное, а у меня мое любимое зеленое. И мы почувствовали какое-то братское единение. Мы начали общаться на этой почве, но не так тепло и близко, как это было впоследствии: просто мы пили у Дани в комнате. Света Воронцова напилась. Мне почему-то — действительно, это было, как это сейчас ни смешно и не странно — почему-то я к ней поимел кобелиное расположение. И я поинтересовался, не уколю ли я этим Даню Стрельникова, потому что они всегда были вместе (стереотипная мысль мне говорила, что они близкие друг другу люди, и рассчитывать на ее теплый ответ моим желаниям я не мог, или, вернее, я не хотел сделать больно Даниилу). Но, когда Света сказала: «Ну, мы с Даней… Он хороший кобель, я — хорошая сука, если у нас бывало желание раньше — мы это делали. Но потом это ушло». Я вышел — мне не от ее ответа стало плохо, а потому что я тоже пил. Я вышел и обнаружил Даню в туалете в совершенно интересном расположении тела — Дане за это до сих пор стыдно, хотя, в принципе, чего стыдиться. Я уложил Даню, Свету уже расхотел, и сам пошел спать. Это было первое действительное знакомство.

(Автор продолжает.) Надо отметить, и думаю, не ошибусь, что Данино охлаждение к Воронцовой — охлаждение грубое и жестокое, было отчасти связано с моим появлением в его жизни. Именно связано, а не стало совпадением. К этой мысли я прихожу, сравнивая Данины настроения той поры с собственными. С некоторых пор мои друзья перестали восприниматься мной с прежней живостью. Разговоры со Скорняковым, и без того редкие последний год, прекратились почти вовсе, что происходило с трезвым Мулей Бриллиантовым, я не интересовался, хотя по-прежнему он заваливался среди ночи, очумело поводя лукавыми и на полусутки вперед пьяными очами. С прочими же моими собеседниками я бывал рассеян, терпел их ровно до поры, когда можно было заговорить об училище, и неизменно заканчивал справкой о моей дружбе к Стрельникову. Рассказывал я глумливо, ехидно и весело, в видимом превосходстве над юным другом, но и оживлялся я только этой темой. Судя по тому, что всякий досуг Даня стремился провести в моем обществе и для встречи с немногими своими приятелями выбирал дни моей занятости, я вывожу, что и с ним происходило нечто сходное. Видимо, и он не закрывая рта рассыпался в рассказах обо мне, вызывая зависть и подозрения. «Ну что, вы уже спите с ним? Нет? Точно? Смотри, Стрельников», — коварно шутила его подруга Марьяна — армянская богачка. Мы оба смеялись — иронические слухи о нас как о любовниках были уже довольно часты, но не имели характера системы. Мы сами любили дурачиться на этот счет и строить планы гротескного супружества.

Но была и еще одна причина, по которой Даня резко остыл в своей дружбе со Светой. Выйдя со мной из дому на солнце, он, совершенно не к теме, высказал навязчивую, видимо, мысль:

— Как меня за…бала Воронцова!..

Мне это показалось интересным, к тому же Даня очевидно не покончил в этой фразе все, чем хотел бы поделиться, и я спросил:

— Да? Почему же? По-моему, она очень миленькая.

— Мне кажется, она в меня влюбилась.

— А что, это не было явно сразу?

— Нет. Я был «друг, с которым спят».

Этот термин в обиход ввел Стрельников, считаю должным сослаться.

— И что же теперь? — спросил я.

— Да ничего. За…бала она меня, вот что, — повторил Даня не без доли цинизма, — Не могу любить тех, кто любит меня.

Возможно, сказано это было в иных словах, но смысл был именно таков. «Ну что же, — подумал я с горькой, но и самодовольной тоже иронией, — теперь вы — наш». Все-таки Василию Розанову без мазы — дуррак! «Любите любящих» — прелестный совет! «Будете счастливы», — дивное обещание!