Случайный рыцарь - [45]

Успела согреть чайник и стереть пыль, неистребимую пыль, скапливающуюся здесь, неподалеку от проспекта, котельной и автобазы, с неизменным постоянством, и еще раз вымыть руки.

Замок щелкнул — пришел Вадик.

Прильнула всем телом, быстро-быстро прикасаясь губами к щекам, к переносице, хранящей вмятину от оправы, колючей короткой бороде, к губам, размягчающимся от поцелуев. Запах улицы и дареного ею самой одеколона, табака и тела, сложный и до визга родной запах Вадика.

Таня едва смогла дождаться, пока он примет душ и, замедляя движения, склонится к ней.

Так знакомо и так волнующе — ласка его губ, прикасающихся к шее, мочкам ушей, впадинкам у ключиц, губ, ощупывающих и вдруг почти болезненно захватывающих сосок, языка, скользящего по выпуклостям и изгибам тела, по животу и ногам, касания его рук к плечам, спине, попке — до тех пор, пока все ее тело не исчезает, не замещается страстью, каждое движение, каждое прикосновение, каждое проникновение растворяет реальность, и вот уже она — не она, а стонущий ком наслаждения, и все горячее и ближе небо, и взрываются фейерверки, и нет никого, только сладкая бездна, и ледяные угли под босыми ступнями, и медленно струится в холодной истоме женственная лунная демонисса…

А затем внутренним толчком восстанавливается резкость, и можно встать, в обнимку пойти в ванную и там ласкать-омывать драгоценное тело, омывать мягкой губкой, руками и губами, лучше губами, потому что горло еще перехвачено судорогою, и даже шепотом говорить трудно; родное, сладкое тело, совсем не героя-супермена, совсем не скульптурный рельеф тренированных мышц, не сухую безукоризненность кожи, кое-где меченой боевыми шрамами…

А когда они вытирались (каждый своим полотенцем), Таня верила в приметы), прошептала: — Хочу ребенка. От тебя, хочу, чтобы у нас… Вадим улыбнулся чуть виновато и, скользнув пальцами по длинной выемке на ее спинке, прошептал в ответ: — Похожего на меня? Может, сначала поженимся? Разведемся — и женимся?

Это была долгая и тягостная проблема. Татьяна, главный и, как она предполагала, единственный инициатор сохранения семей, сразу же пожалела, что сказала, что не сдержалась; но, разливая по чашечкам традиционный чай, продолжила — будто сложность только в этом, и нет огромных, а возможно, и непреодолимых трудностей в разрыве с Рубаном: — Ну и что? У Кооцевичей пацанчик — вылитый мой Сашка, прямо капелька в капельку, и — ничего.

Вадим, тоже в халате, прошлепал на кухню и, закурив, протянул: — И что, Дмитрий Николаевич с его профессиональным взглядом ничего не заподозрили?

— А что? Совершенно счастлив, — Татьяна вползла в уютный уголок и пригубила темный чай, — и Машка тоже.

— Новый текст, — признался Вадим, — ты никогда не говорила, что у твоего Рубана так серьезно с Машею.

— Не говорила, потому что нет ничего. Машка — божий человечек.

— А ты-то откуда знаешь?

— Машку? Да с детства. Она бы мне все рассказала.

— Тебе — о том, что спит с твоим мужем? Ну-ну. Или это у вас норма отношений?

Татьяна чуть покраснела — параллель очевидна, — и, тряхнув красивой головой, отрезала: — Нет. Я бы почувствовала. Нет у них ничего. И не было. Или я вообще ничего на этом свете не понимаю…

Потянулась к сигаретам, чуть неловко закурила и сощурилась от табачного дыма: — А уж я ее знаю… Да и Рубана, к сожалению, тоже. Под этой кроватью ведьму не поймаешь.

Татьяна подобрала под себя гладкие ножки, повспоминала — и закончила убежденно: — Нет. Кто угодно, но не эти. Сашка — он однолинейный. А Маша вообще пять раз бы переплакала и все рассказала, прежде чем что…

Вадим только хмыкнул — блаженны, мол, верующие, — и надкусил бутерброд.

Татьяна, как громадное большинство советских женщин, ненавидела кухню; но кормить Вадима — это совсем другое дело, приятно было и готовить, представляя, как будет он уплетать ее маленькие шедевры, и накрывать, чтобы на миг замер, прежде чем попробовать…

Однажды, правда, Вадим ее достал. Больно. Проговорился: — Сашка тебя никогда не отпустит. Слишком хорошая.

— Правда — и неправда. Пожалуй, Таня знала себе цену — совсем другую. Знала, что она змеюка и кусака, и может зацепить — и цепляет, — просто так, так уж устроена. И в доме вкалывает вовсе не в охотку, а только потому, что это её дом, первый и, быть может, последний настоящий… Во всяком случае, последний, где она будет безраздельной хозяйкой — крутой Сашка отдал ей все на откуп, ни во что не вмешиваясь.

Знала, что умея, ни черта она сама бы не готовила, ограничиваясь только чашкой кофе да ломтиком салями, а если бы и стирала, так потому только, что машина шесть минут мягко вздрагивает, как будто бы там протекает тайный секс, и белье перемешивается, перепутывается, изменяет цвет и запах — а потом, высушенное и крахмальное до звона, наполняет дом острым и мгновенным чувством… возрождения? Очищения? Пусть ненадолго…

Знала, что ее хваленый вкус и художественные наклонности, признанные и ее бабской студии, — явное преувеличение, сама она выделяется потому только, что у всех остальных теток глаза хватает разве что на подбор сочетания юбки и блузки, да и то лишь по цвету, но не по фасону, а Татьяна все же следует элементарным рекомендациям «Бурды».