Случайные обстоятельства. Третье измерение - [172]
А о себе Андрей Михайлович встречал все чаще. Даже получалось, что последние страницы в основном только о нем и были, и это бесконечно трогало его.
Посмотрел сегодня на Андрюшу: лицо озабоченное, серое, усталое. Сердце защемило... Все у него гонка какая-то, будто он на соревнованиях и поминутно оглядывается через плечо, достаточно ли далеко оторвался вперед, не нагонят ли соперники. Успеть, успеть...
Защита диссертаций... Даже термин такой бытует: «диссертабельная тема». У Андрея все непременно будут «остепененными», а вот у Юрия Тынянова, наверно, и половина не защитилась бы...
Иногда кажется, что Андрюша разбирается в людях, не чувствуя их, а как бы логически высчитывая. Однако дело-то в том, что и самая «железная» логика все же всегда стереотипна. За ней теряется ощущение конкретного человека.
Странный сон сегодня: будто Андрея обокрали. И как-то не так, что кто-то обокрал... Просто обкраден — и все.
В самом деле, странный сон, подумал Андрей Михайлович. А дальше и совсем уже непонятно было:
У Андрея есть все данные для любого хорошего поступка, есть мужество для самостоятельного мышления... Отчего же такое ощущение, что все это остается втуне? И способен совершить, а свершения нет.
Или вот это:
Вдруг подумалось, что Андрюша — одинокий человек. То есть находится он все время среди людей, общается интенсивно, связан с ними общими делами, интересами... но не связан чувствами. И чем помочь — ума не приложу. Насколько легче воспитывать чужих детей...
Значит... значит, и одна из первых попавшихся ему на глаза фраз, воспринятая им поначалу как неизвестно к кому относящаяся, была тоже о нем?
Где это?.. Андрей Михайлович стал назад перелистывать и вскоре нашел:
Все, чего он достиг, все им заслужено, и все как будто благополучно...
«Как будто»!.. Не «благополучно», а «как будто»!.. И дальше:
Отчего же... такая за него обида... с его жизнью какая-то несправедливость...
Но тогда, выходит, и многие другие записи отца, прочитанные им, Андреем Михайловичем, как рассуждения общие — во многом тоже к нему относились? Даже и эта, нейтральная:
...так хочется, чтоб наши дети были не только умнее, но и лучше нас, и чтобы они добились того-то и того-то не «в жизни», а в себе бы самом... —
тоже относилась к нему?
Еще совсем недавно, начиная читать о себе, Андрей Михайлович все ожидал увидеть, как отец гордится им. Ну, хорошо, пусть и не какая-то там особенная гордость, ладно, но хотя бы понимание, что если что и свершилось в их семье, то ведь свершилось оно прежде всего именно в нем, их сыне... Нет, все, кроме этого понимания. Все, что угодно — и беспокойство за него, и сочувствие, и... да-да, и жалость! Ирину вот отец не жалел, был даже спокоен за нее, а его — жалел. Как же так вообще можно заблуждаться?!
Растерянный, задетый, обиженный, дочитывал Андрей Михайлович последние страницы, где снова, выходит, было о нем:
Жизнь души мы обычно все на завтра откладываем. Это-то, мол, еще успеется. А что из иного не успеется?
Как это все Ирине дать читать — он и не представлял себе.
Он вдруг вспомнил, что завтра у них комиссия ожидается. Посмотрел на часы: нет, уже сегодня. Нельзя опаздывать... Будильник поставить... Комиссия, а забыл операции отменить. И никто не напомнил. Как все не вовремя...
12
Комиссии, проверяющие работу того или иного учреждения, даже если комиссии эти плановые, к которым загодя все готовились, тем не менее отчего-то все равно случаются чуть как бы неожиданно и, во всяком случае, всегда некстати.
Все на кафедре заранее знали, что комиссия прибудет именно сегодня, но ввиду множества неотложных дел, связанных с этим, никому как-то не пришло в голову, что это же с операционным днем совпадает, и потому, забыв перенести столь сложный день на завтра, с операцией задерживались.
Больной, укрытый до подбородка простыней, уже минут двадцать дремал на каталке, сморенный дозой наркотиков и снотворных. Не зная теперь, когда же его подавать в операционную, сестра вынуждена была находиться рядом и оттого нервничала: нужно было и к старшей сестре сходить за лекарствами, и лист назначений сверить с историями болезней, и пройти по палатам перед комиссией, чтобы везде порядок был, а еще перевязки тяжелых больных, и проверить, убрала ли нянечка в туалете...
В это же время Иван Фомич, прихватив с собой Сушенцова, как единственную, кроме себя, мужскую силу, бегал по коридорам, заглядывал во все углы, где в самый последний момент что-нибудь могло обнаружиться — недозволенное, случайно забытое, а то и просто мусор, — новым взглядом смотрел, как стоят диваны и кресла в холле перед телевизором, и везде, как бывает в подобных случаях, видел что-то такое, на что раньше не обращал внимания. Оказалось, например, что никак не пройти к журнальному столику с подшивками газет, и потому его переставили в другой угол, для чего пришлось сдвинуть тяжелую кадку с пальмой. Потом Иван Фомич решил, что для единообразия хорошо бы заменить два стула с железными ножками на два с деревянными, чтоб они не выделялись среди других стульев.
— Тогда уж и этот надо убрать отсюда, — пряча усмешку, замечал Сушенцов. — Цвет обивки совсем же другой.
Книга — о событиях Великой Отечественной войны. Главный герой — ветеран войны Николай Градов — человек сложной, нелегкой судьбы, кристально честный коммунист, принципиальный, требовательный не только к себе и к своим поступкам, но и к окружающим его людям. От его имени идет повествование о побратимах-фронтовиках, об их делах, порой незаметных, но воистину героических.
Зима. Степь. Далеко от города, в снегах, затерялось местечко Соленая Балка. В степи возвышается буровая вышка нефтеразведчиков, барак, в котором они живут. Бригадой буровиков руководит молодой мастер Алексей Кедрин — человек творческой «закваски», смело идущий по неизведанным путям нового, всегда сопряженного с риском. Трудное и сложное задание получили буровики, но ничего не останавливает их: ни удаленность от родного дома, ни трескучие морозы, ни многодневные метели. Они добиваются своего — весной из скважины, пробуренной ими, ударит фонтан «черного золота»… Под стать Алексею Кедрину — Галина, жена главного инженера конторы бурения Никиты Гурьева.
В сборник вошли созданные в разное время публицистические эссе и очерки о людях, которых автор хорошо знал, о событиях, свидетелем и участником которых был на протяжении многих десятилетий. Изображая тружеников войны и мира, известных писателей, художников и артистов, Савва Голованивский осмысливает социальный и нравственный характер их действий и поступков.
Валентин Родин окончил в 1948 году Томский индустриальный техникум и много лет проработал в одном из леспромхозов Томской области — электриком, механиком, главным инженером, начальником лесопункта. Пишет он о простых тружениках лесной промышленности, публиковался, главным образом, в периодике. «Весна Михаила Протасова» — первая книга В. Родина.
Илья Зиновьевич Гордон — известный еврейский писатель, автор ряда романов, повестей и рассказов, изданных на идиш, русском и других языках. Читатели знают Илью Гордона по книгам «Бурьян», «Ингул-бояр», «Повести и рассказы», «Три брата», «Вначале их было двое», «Вчера и сегодня», «Просторы», «Избранное» и другим. В документально-художественном романе «Под жарким солнцем» повествуется о человеке неиссякаемой творческой энергии, смелых поисков и новаторских идей, который вместе со своими сподвижниками в сложных природных условиях создал в безводной крымской степи крупнейший агропромышленный комплекс.
Русский солдат нигде не пропадет! Занесла ратная судьба во Францию — и воевать будет с честью, и в мирной жизни в грязь лицом не ударит!