Случайные обстоятельства. Третье измерение - [142]

— Что же я им скажу? Что, дескать, на пол, товарищи, плевать нельзя, некрасиво? Поняли?.. А они что в ответ? Должны заверить меня, что да, мол, поняли? И тоже при этом соблюдать серьезное, значительное лицо, как и ваш покорный слуга?

— Но, Андрей Михайлович... Я это... Ведь если не говорить вслух, то... как будто, значит, ничего такого и нет?

— То есть вы в подобных собраниях видите смысл? Вы допускаете, что тот, кто берет взятки с больных, не понимает без моего разъяснения, что брать нельзя?

— Но... что же делать тогда? — Иван Фомич беспомощно смотрел на Каретникова.

— А то, что велено, — сказал Каретников.

Перед собранием он успел еще и с Володей Сушенцовым поговорить с глазу на глаз. Довольно мягко, почти по-дружески, он сказал ему, что пора бы уже научиться ладить с нянечками и сестрами. Сушенцов, усмехнувшись, ответил, что, во-первых, он не ладить с ними не умеет, а не считает нужным подлаживаться, и потом — он не понимает, отчего так вообще повелось, что надо чуть ли не заискивать перед нянечками и сестрами, и не они должны со мной ладить, а я с ними, — что за крайность такая? почему?

— А потому, — рассердился Каретников, — что и доцента, и профессора сейчас найти легче, чем нянечку. Вот хотя бы почему!

— Но в принципе! В принципе же это неверно? — настаивал Сушенцов.

Глядя на него, Каретников подумал, что никак Сушенцов не вырастет из своих нелепых «хипповых» замашек, ходит вечно патлатый, в допотопном пуловере до колен и с какой-то цепочкой на шее — хорошо хоть без крестика, как отчего-то водится сейчас даже среди мужчин, независимо от веры и безверия. И ко всему, его, видите ли, принципы волнуют. Принципы по отношению к нянечкам!

— Вам именно принцип важен или чтоб было кому в коридорах и туалетах убирать? — вежливо спросил Каретников. — Заметьте, Владимир Сергеевич, про палаты не говорю: там, если вы обратили внимание, уже давно самообслуживание. Как в универсамах.

Спокойно и деловито он объяснил Сушенцову, что чуткость и внимательность к подчиненным, может, и не обязательно должны быть чертой характера, но тем не менее они должны быть. Тут уж как хотите. Даже хоть и на горло собственной песне наступайте.

Спустя полчаса, окидывая взглядом своих сотрудников, Андрей Михайлович озабоченно осведомился у Ивана Фомича, все ли тут, хорошо понимая, впрочем, что хотя и всем полагалось быть — так строго и обязали заведующих кафедрами, — но могли, разумеется, не все: кто-то на постах дежурил в отделениях, кто-нибудь, сменившись с ночного дежурства, попросту не пришел, кто-то наверняка в перевязочной с больным задержался, а сестра-хозяйка как раз в это время получала белье в прачечной.

— Все, — коротко доложил Иван Фомич. Он видел, что не все, конечно (это и сам Андрей Михайлович прекрасно знает), но раз велено быть абсолютно всем, то все, значит, и присутствуют, а обменялись они с Каретниковым вопросом и ответом не для себя и не для тех, кто здесь и тоже видит, кого не хватает, а как бы для кого-то третьего, кого тут вовсе не было да и быть не могло, но именно его, отсутствующего, вроде бы полагалось все же заверить в полном соблюдении некоего порядка.

Когда Андрей Михайлович изложил суть дела, всем поначалу как-то неловко сделалось. Ну, флакончик духов, ну там мужчинам бутылка коньяка. Что ж тут такого? А если ты сама и маникюрше, и за прическу, и когда с таксистом расплачиваешься?..

Выходит, уже и букета цветов нельзя принять от больного?!

А это... букет зимой тоже, знаете... Если весь подсчитать...

Да бросьте, Иван Фомич, что ж благодарность-то на деньги переводить! Человек со всей душой, а мы — подсчитывать?!

А я так скажу: ни мне, ни я — никому. Никому — и все! Иначе порядка не будет.

— Получается, только врач и должен быть бескорыстным! — воскликнула громче остальных Антонина Николаевна, ординатор мужского отделения, высокая, тощая, тех уже лет, когда, как понимал Каретников, и приливы к лицу, и повышенная неуравновешенность — словом, обычный в этом возрасте период, так что и одергивать особенно не хочется, пусть немного выговорится. — А другим как же? — возмущалась она. — Им иначе можно?!

— А остальные должны требовать этого бескорыстия от врачей, — сказал Сушенцов. Он никогда не принимал никаких денег с больных, но смешно же, сделав кому-то из них доброе дело, отказаться от услуги ответной, если тебя могут устроить на станцию техобслуживания без всякой очереди да еще гарантируют любые запчасти. Интересно, какой это чудак откажется от такого?! А что немного подзадорил Антонину Николаевну — так это просто чтоб не скучно было.

Тут же, однако, он поймал на себе короткий, ничего не выражающий взгляд Каретникова, даже сонный какой-то взгляд, но отреагировал-то Андрей Михайлович на его слова столь мгновенно, что еще следовало подумать: может, у шефа совсем и нет этого в планах — излишнего накала страстей?

Андрей Михайлович воспринял, в свой черед, этот молчаливый, одними глазами, вопрос и, не меняя благодушного выражения, ни одной черточкой не дрогнув, сумел непонятно как и вопрос понять, и так же молча Сушенцову ответить: разумеется, страсти нам сейчас ни к чему.