Случайные обстоятельства. Третье измерение - [12]

— Мои отношения с подчиненными — это мое личное дело. И давайте договоримся раз и навсегда: за корабль отвечает прежде всего командир. Это не каприз, не самолюбие, а необходимость.

— Я и не собираюсь командовать кораблем. По уставам не положено, да и не умею.

— Тогда все в порядке. А то, знаете, бывает, что и на мостике хотят покомандовать, и в торпедную атаку заодно уж сходить... Правда, — добавил Букреев, чтобы все же заранее предостеречь, — у меня на корабле этого пока не было. Не замечал, во всяком случае.

Спокойно выслушав, Ковалев улыбнулся:

— Думаю, и сейчас такой угрозы не существует.

— Вот это вы хорошо выразились, — вежливо сказал Букреев.

Он надел свитер — подходило уже время всплытия, — натянул канадку, вынул из ящика стола сигареты и положил в карман. Скоро можно будет закурить...

— Юрий Дмитриевич, — сказал Ковалев, вставая, — может, не повторять завтра учения? Люди и так устали, а впереди еще столько работы...

— Я уже дал старпому указание повторить. — Букреев снял сапог и стал перематывать портянку. — Вы же слышали.

— Но другие-то еще не слышали. Сами дали указание — сами и отмените. Все в руках командира...

«А ты, кажется, все-таки с юмором», — подумал Букреев.

— А, черт, опять съехала! — Он потуже обернул ногу. — Есть на флоте афоризм, Максим Петрович: «Если тебе дано указание, не спеши выполнять его, ибо оно будет отменено». Слыхали, наверно?

— Слышал. Довольно остроумная шутка.

— Возможно, — согласился Букреев. — Но вредная по существу. И родилась-то она именно потому, что мы слишком легко отменяем свои же указания.

— А если целесообразно отменить?

— Для дела или для подготовки к встрече? — зло спросил Букреев.

— Для личного состава. Значит — и для дела.

— Это все лирика, Максим Петрович. Старпом должен выходить от меня с твердой уверенностью, что как я ему сказал, так и будет. Если только не помешает какое-нибудь стихийное бедствие.

В динамике над столом зашуршало, Букреев поднял голову, и Варламов доложил по трансляции: «Товарищ командир, время всплытия».

— Иду, старпом... — Он надвинул на самые глаза шапку. От предвкушения свежего, настоящего воздуха, соленых брызг и самого моря, по которому так уже истосковались глаза, видевшие все эти двадцать дней только пластиковые стенки кают и узких коридоров, настроение сразу поднялось. Ни с кем не хотелось больше ссориться, выяснять отношения, что-то требовать, заставлять, приказывать... И Ковалев, в сущности, тоже был вроде бы толковым замполитом, а то, что лез иногда не в свои дела, — так ничего, привыкнет, оботрется, должен будет понять...

— Пошли, Максим Петрович, настоящего воздуха хлебнем, неконсервированного... — Букреев улыбнулся. — И трубку мира выкурим. А?

Они вышли из каюты, пошли коридором к центральному отсеку, и Ковалев сказал по дороге:

— Я знаете о чем подумал, Юрий Дмитриевич?

— Ну?

— Трудно нам будет...

— С кем?

— Друг с другом.

«А ты самонадеянный, — подумал Букреев, открывая переборочную дверь в центральный. — И, кажется, не сахар».

Он обернулся к Ковалеву:

— Не знаю, как мне, а вам... Думаю, что нелегко.

5

Сапог наконец снялся, и можно было вылить из него воду, но тут уже пошла новая волна, ахнула где-то внизу о корпус лодки, взлетела к мостику, накрыла с головой, и Варламов, схватившись за скобу свободной рукой и не успев даже выругаться, довольно нелепо взмахнул несколько раз снятым сапогом, чтобы удержать равновесие. Со стороны это выглядело, наверное, смешно, и старпом, когда прошла волна, покосился на лейтенанта Филькина, ожидая поймать на его лице улыбку. Но, кроме силуэта штурманенка, Варламов вообще не мог ничего различить сейчас, хоть они и стояли на мостике всего в нескольких шагах друг от друга.

— Как видимость? — громко и насмешливо спросил Варламов, утирая лицо мокрой варежкой. — Или уже совсем укачало?

То была все-таки плата за вполне возможную в темноте улыбку юного лейтенанта.

Филькин старательно всмотрелся туда, где должен быть горизонт, но горизонта не было, ничего не было, только сквозь мелкую колющую пелену то ли снега, то ли дождя — сразу и не поймешь — угадывалась где-то впереди носовая оконечность лодки.

— Ничего не видно! — радостно доложил Филькин.

Варламов даже оторопел на секунду от такого доклада, потом снисходительно хмыкнул, подумав, что он ведь и сам когда-то был таким же восторженным лейтенантом. Но это все же был непорядок, было какое-то упущение в его старпомовской требовательности, раз молодому лейтенанту служилось на корабле так беззаботно и весело.

— Кто вас докладывать учил? — недовольно спросил Варламов. — Как надо?

Филькин спохватился и четко доложил:

— Видимость — ноль! Идет снежный заряд!..

— Вот это уже лучше, — сказал Варламов и стал выливать из сапога воду.

Лейтенант Филькин почувствовал теперь особенную ответственность за корабль: старпом был занят, и все наблюдение за обстановкой ложилось на его, Филькина, плечи.

Он нес первую самостоятельную вахту, и то, что старпом был все-таки рядом, на другой стороне мостика, по левому борту, нисколько не умаляло Филькина в собственных глазах — ведь старший помощник как бы только присутствовал на мостике, ни во что не вмешиваясь, а все запросы снизу, из центрального поста, шли обязательно через него, вахтенного офицера, и он давал «добро», когда надо было поднять выдвижные устройства, он разрешит скоро накрыть столы к вечернему чаю, именно ему докладывали о всех изменениях в реакторном отсеке, да и по всему кораблю.