Случайному гостю - [28]

Бабушка, тщательно отсморкавшись, спросила:

— Что там она тебе шептала в дверях, я прослушала?

— Так, наверное, она шептала не вам, — дерзко заявил я. — Нечего было и слушать.

Как я пожалел о сказанном! Волна странного ветра пронеслась между домами, раскачивая припасы в авоськах. Бабушка остановилась, круто развернулась, вода из-под её ног, взлетев, рассыпалась миллиардом брызг, луковая шелуха влепила мне пощечину. Бабушка ухватила меня за воротник и тряхнула так, что я чуть не растерял всё съеденное с непосильным трудом в Шафранной зале.

— Лесик, — сказала бабушка зловеще. — Щеня ты зинське. Кавалер захланский.

И она потрусила меня еще раз. В доме позади нас звякнула об стену форточка, вниз посыпались осколки.

— Я б могла тебя бросить просто там, на рынке, — продолжила она. — Ты бы слично повеселился с тем мордерцем до самой Вигилии. Вместо того я, старая дама, в Адвент скачу по городу, лезу в грех и длуг и благаю[54]: дайте — подайте спасение, а то мой Лесик, звыклый верблюд, пьёт что видит. Как ты такой сильный и гордый, блукай сам! Сервус!

И бабушка стряхнула меня с рук. Я растерялся. Отлепил от щеки кусок луковой шелухи. И захотел вернуть решительно удаляющуюся бабушку. Снег пошёл ещё сильнее, явно намереваясь отгородить нас от мира.

— Бабушка!!! — крикнул я. — Стойте!!!

И зачем-то вытянул вперед правую руку, указывая на бабушку пальцем, а ведь это невежливо. Поразительным было то, что бабушка остановилась как вкопанная. Я удивился — поддаваться на шантаж или настойчивые требования было не в её правилах. Чувствовалось, что бабушка удивлена не меньше, она качнулась, передёрнула плечами и обернулась. От мостовой начал подниматься легкий пар. Бабушка вытянула руку и ткнула указательным пальцем в меня.

«Невежливо», — подумал я, синхронно вскидывая руку вновь, и мы пошли навстречу друг другу, махая вытянутыми пальцами. Пошли… да мы ни сделали ни шага!!! Меня волокло по забросанной снегом булыжной мостовой, и мутные потоки уважительно расступались перед моими поношенными коричневыми ботинками. Самым странным мне казалось то, что я не падаю. Бабушка двигалась чуть медленнее, но зато как-то основательнее — мостовая перед ней высохла совершенно, и бабушка величественно и ни на минуту не теряя достоинства плыла в пелене всё усиливающегося снега.

Мы встретились напротив ренессансной арки с двумя темными ионическими колоннами по бокам. И вот тут я упал. С плеском.

— Лесик, — сказала бабушка добродушно. — Виншую[55]!!! За такое раньше топили.

— Я думал, сжигали, — сказал я, поднимаясь и отряхиваясь.

Луковая шелуха облепила меня, и я стал похож на какого-то злого демона из гэдээровского фильма — снег повалил на нас с такой силой, что пропали очертания колонн, Ормянской и всего города вокруг.

— И сжигали также — смотря по погоде, — отозвалась, усыпанная здоровенными белыми хлопьями, бабушка.

— А ты собираешься задушить нас снегом? — спросила она уютным голосом.

— А что, я могу? — испуганно спросил я.

— Ежели сильно захочешь, — сказала бабушка, отмахиваясь от снежинок.

— А-а как? — робко поинтересовался я, ибо в снеге начало вырисовываться нечто зловещее.

Бабушка вздохнула.

— Поставь руки перед собой, — сказала она.

«Ноги на ширину плеч. И-и…» — подумал я.

— Возьми руками за нить, — продолжила бабушка.

Я зажмурился до боли в веках, а затем открыл глаза: среди холодных снежинок явилась неприятно мерцающая толстая нить ярко-желтого цвета, опутывающая наши ноги и извивающаяся, словно спазмами, параболическими волнами. Снег начал материализовываться, приблизительно напротив арки, в подобие высокой женской фигуры, и мне стало не до разглядывания нити.

— И разорви её! Скорее! — тёмная фигура выдвинулась из загустевшего снега: лицо, скрытое в тени покрывала, одеяние с высоким поясом, сутулые плечи, длинные руки… и стало слышно, как переговариваются дети, много детей, очень много детей.

Я разорвал горячую и вырывающуюся из рук нить.

Снег закончился, словно конфетти в хлопушке, тёмная фигура растворилась в последних снежинках, детский плач стих.

— Мы даже к Сусанке теперь не пойдем, — сочувственно сказала бабушка. — Только домой, там я тебя почищу…

— Вымою и съем, — закончил я.

— Не дай-то Бог, — загадочно сообщила бабушка. — Теперь ты знаешь, цо то е — тянуть в рот всё без разбору.

Домой мы пошли пешком. Луковая шелуха облетала с меня под напором ветра. Люди с ёлками в руках с интересом разглядывали мою куртку.

Дома нас встретил заспанный Ваксин взгляд и слабый запах кофе — я забыл вымыть кофейник.

Бабушка воплотила немой укор еще в передней, когда снимала сапоги и пальто. На кухне она сняла кофту с видом не сулящим ничего хорошего. Затем надела фартук и вымыла руки, на мой взгляд не менее десяти раз, намылив при этом пальцы. От раковины валил пар, от бабушки, я думаю, тоже. Оставить грязную посуду в раковине было равнозначно исполнению Львом Лещенко «Боже храни королеву» во время запуска Олимпийского Медвежонка.

Неторопливо и молча, как возмездие, бабушка отправилась снимать нагар с четвёртой свечи в венке Адвента. Щипцы сухо отщёлкнули чёрный хвост фитилька. Над тёмно-красной толстой свечкой ожил тоненький огонёк. Вакса коротко мяукнула.