Случай с Кузьменко - [11]

– Какой ты большой и каменный! – сказала она. И так же легко сняла свои невесомые руки и засмеялась чему-то.

Это же Шурка Киреева, кричал он себе. Она меня любит! И старался вернуть то свое состояние, когда ему хотелось остановить время. Но все было не так, и женщина, которая стояла перед ним, не нравилась ему, как и тридцать лет назад. Будильник же стучал, как молот… И он вздохнул, вздохнул даже с некоторым подвыванием. Шура испугалась и спросила:

– Что с тобой, Леня?

– Да ничего,– проскрипел Кузьменко.

«Надо рвать когти!» – четко сформулировалось решение. И Кузьменко вспомнил, как поступают в таких случаях герои кино: выбросил резко вперед кисть руки, посмотрел на часы.

– Торопишься? – спросила Шура.– Я заметила: даже кто никогда не торопится, в Москве попадает под общий психоз.

– У.меня дело,– врал Кузьменко.

– Ну что ж,– ответила Шура.

А почему он, собственно, решил, что она будет его держать? Она не держала. Он поднялся и стал искать дверь, в которую вошел. Не то чтобы ее трудно было найти, нет! Просто когда он встал на ноги, он понял – главный вопрос так и остался невыясненным. Что делать ему с Шуркиной любовью? Как ему теперь жить? Как ему быть, если он понял, что даже обнять ее не сможет. Нельзя же так – приехать и уехать. Что он, изверг какой? И стал Кузьменко придумывать слова, важные и хорошие, которые могли бы заменить поступки.-

– Были бы дети здоровы.– Вот что придумал Кузьменко.

– Тьфу! Тьфу! Тьфу! – поплевала женщина. И была этим похожа на Антонину. Сбила она Кузьменко своим тьфу-тьфуканьем с течения мыслей. Он поискал, поискал и сказал:

– А все эти первые любови…– Кузьменко нарочно говорил хрипловато и с издевкой. Он делал это в успокоительных целях.

– Ну уж нет! – возмутилась Шура.– Это ты не трожь! Я люблю все свои любови!

Вот тут Кузьменко закачало. Потому что потрясло его множественное число. Значит, он у нее первая любовь, но не последняя? И может, разочарование и было бы главным чувством Кузьменко, если б не принесла ему эта информация облегчения. Главное все-таки, что раз так, то не виноват он перед этой женщиной…

Все-таки не удержался. Спросил:

– И много их было?

– Кого? – спросила она.

– Этих… Любовей…

– Господь с тобой,– засмеялась она.– Ты так спрашиваешь… Но ты же знаешь… Я второй раз замужем… И оба раза по любви… Такая вот я… Но, кажется, сейчас меня прикололо навсегда… У меня прекрасный муж, Леня…

– Антонина тоже в норме,– сказал он, потому что вдруг забеспокоился, что она подумает о его жизни не то.

– Я тебе была очень рада,– сказала Шура.– Я даже не подозревала, что так хорошо тебя помню. Ты сидел в классе за печкой. И чтобы мне тебя увидеть, надо было повернуться совсем, всем телом.– И грустно добавила:– Но ты, злодей, никого, кроме Тони, не видел…

– Да,– ответил Кузьменко, потому что лгать не умел.– Действительно не видел. Никогда и никого.

– Значит, ты счастливый,– улыбнулась она.– Передавай Тоне привет.

Они молча вышли на площадку, она нажала кнопку лифта. Потом протянула руку и крепко пожала его пальцы. Двери мягко сомкнулись, и Кузьменко заскользил вниз в голубоватом шифоньере. И чем ниже он спускался, чем дальше уходил, тем легче ему становилось.

– Видишь, Тоня,– сказал он почти вслух,– ни я от тебя, ни ты от меня. А у других всякое бывает… Множественное число…

А Александра Васильевна Боровая вернулась в комнату и села за стол… «Пришел зачем-то… Странный такой…– подумала она о Кузьменко.– Нашел же…» Она погрузилась в длинный путаный абзац, ничего в нем не поняла, потерла виски, вздохнула и вычеркнула подлежащее.

…Антонина обиделась, что он ничего не привез из Москвы. Только десять пачек «Дарьи». Она даже плакала, Кузьменко видел припухшие красные глаза. В день приезда он засобирался идти в третью смену. Антонина забыла про слезы, возмутилась:

– У тебя же еще командировка не кончилась. Но он все равно ушел.

Возле колонки стояла Верка. Она с интересом смотрела на Кузьменко.

– Ну как Москва? – спросила Верка.

– Стоит,– ответил Кузьменко, боясь, что она спросит про Шурку Кирееву.

Но Верка не спрашивала. Она забыла про вечную любовь, которую выдумала, а то, что Кузьменко притормозил возле нее, отнесла за счет белой плиссированной юбки с красной полосой понизу. Не случайно он ее тогда подвез, она же помнит, как у него сердце билось… Шурка сейчас не имела для нее никакого значения.

– Как насчет электрокардиограммочки, Леонид Федорович? – пропела Верка.– Вдруг у вас тахикардия?

Смешной мужик! Махнул рукой и пошел. Верка, смеясь, вскинула на плечи коромысло. Заволновалось вокруг ног плиссе с красной каймой, открывая широкие Веркины колени. Пошла она по улице, тик-так ведра, тик-так. Выглянула на улицу Антонина, плюнула. «Вот чурбак с глазами! А мужикам – им что? Им такие нравятся!»

И Антонина с обидой подумала о муже, который совсем без надобности ушел сегодня в шахту. И из Москвы ничего не привез. Только «Дарью». Антонина вздохнула, еще раз взглянула на белую юбку Верки и пошла замачивать белье.

А на шахтном дворе наперерез Кузьменко бросилась Дуся Петриченко. Она схватила его за руку и, торопясь, сглатывая слова, сообщила, что муж ее, крепильщик, вернулся, что у них сейчас так хорошо, как сроду не было, что какой он умный, Леонид Федорович,– сказал ей и про магнит, и про голубя.