Слой - [12]

Весь этот театрализованный монолог секретарша Леночка выдала залпом, успев снять шубку и повесить ее в шкаф, поправить у зеркала волосы, хлопком ладони по плечу согнать со своего кресла ночного дежурного — у помощников напротив министровской двери был собственный кабинет, пробежать глазами список посетителей и завершить этюд бронебойной улыбкой, адресованной депутату Госдумы, и только ему одному.

— Что вы, Леночка, — забормотал Луньков, приглаживая горстью редкие волосы и привставая на носках остроносых башмаков с высоченными каблуками. — Я ведь не про вас. К вам, Леночка, у меня огромное…

— Вот и прекрасно, Алексей Бонифатьевич! Хотите чаю? У меня специально для вас есть прекрасный «Липтон».

Схватив электрический чайник, Леночка приподняла его: степень тяжести подсказывала — полный, и щелкнула включателем.

— Да сядьте вы, милый вы наш! А то мне, право, неловко: вы стоите, я сижу…

И рассмеялась. Окончательно смутившийся Луньков поозирался и сел в кресло у секретарского стола, спиной к окну, расширившимся от злости лицом — к двери министровского кабинета. Поневоле ставший свидетелем этой смешной и одновременно унизительной сцены, Виктор Александрович в который раз оценил профессиональные качества секретарши министра. Его собственная секретарша в городской Думе была чванливой и глупой девицей, доставшейся Слесаренко по наследству от прежнего хозяина думского кабинета, от которой он не знал, как избавиться. Старый хозяин, сдавая дела, попросил Виктора Александровича: «Татьяну не трогай. Устроюсь — заберу». Прошло два года, старый хозяин пропал в Голландии, директорствовал там в каком-то совместном русско-голландском предприятии и совершенно не пытался вызвать к себе толстоногую Танечку.

Депутата Госдумы Лунькова он воочию видел впервые. Хотя знал, что есть такой, бывший комсомольский и профсоюзный деятель, неудавшийся предприниматель, выигравший выборы в Государственную Думу России на публичных слезах по гибнущим народам Севера и обещаниях превратить нефтяное Приобье в российский Кувейт. На выборах он поносил министра, бывшего губернатора Тюменской области, обвинял его в развале области, обнищании ханты и ненцев и поголовном ограблении сибирских нефтяников ради обогащения кремлевской мафии. Прошел Луньков на «ура», оставив далеко позади нефтяного «генерала» и бывшего первого секретаря одного из приобских городов — главных своих конкурентов, дравшихся на выборах между собой и совсем не принимавших выскочку Лунькова в расчет.

На столе у секретаря пискнул телефон, Леночка сняла трубку: «Слушаю, Юрий Константинович», — поглядела на Слесаренко и кивнула в сторону двери. Виктор Александрович подхватил папку и быстро пошел вперед, услышав позади негодующий возглас Лунькова и ласковый щебет Леночки.

В тамбуре он почти столкнулся с выходящим из кабинета Вериным. Тот ободряюще улыбнулся и шепнул:

— Давайте, Виктор Александрович. Только настроение у министра не очень…

Говорили, что раньше в этом кабинете сидел Орджоникидзе, а может, и сам Лаврентий Павлович Берия. Кабинет был большой, светлый, с огромной картой-макетом энергетической системы бывшего СССР на стене. Стол министра располагался не в дальнем, противоположном от двери углу кабинета, как это принято в верхах, а слева от двери, у окна, почти вне поля зрения входящего, и новички зачастую терялись: а где же министр? — и конфузливо топтались у порога.

— Проходи, Виктор Александрович, — сказал министр.

— Посиди минутку, хорошо?

Министр выглядел хмурым, задумчивым. После переезда из Тюмени в столицу он слегка располнел, огладился лицом, приобрел неизбежную — «иначе не поймут» — столичную осанку и холеность, привычку говорить на «ты», но по имени-отчеству, а в особо доверительных случаях по отчеству: Никитич, Саныч, Леонидыч. Слесаренко уважал его как политика и хозяйственника, сильно продвинувшегося за короткий период в Москве в понимании ситуации, умении ладить с большими людьми, избегать опасных поворотов и видеть цель за повседневной властной суетой. И в то же время Слесаренко, знавший Шафраника еще совсем молодым начальником в Лангепасе, работавший вместе с ним в областном Совете, никак не мог выкинуть из памяти, что сидящий перед ним влиятельный член правительства, «свой человек» в ближайшей команде премьера Черномырдина — на семь лет младше Виктора Александровича; грубо говоря, пацан, вознесшийся в верха на волне кадрового безрыбья времен яростной ельцинской «демократизации», когда опытные управленцы масштаба бывшего первого секретаря Тюменского обкома Богомякова были отброшены на обочину. Виктор Александрович понимал, что, скорее всего, несправедлив к молодому министру, дольше других в правительстве сохранявшему свой ключевой пост, хотя пресса «снимала» Шафраника не менее раза в квартал; понимал, но в минуты самооткровений ловил себя на том, что думает о «Юрике» с легким небрежением старшего.

Министр закончил подписывать лежавшие перед ним бумаги. Пришел Верин и забрал их, вполголоса напомнил министру о депутате Лунькове, вызвав гримасу на лице Шафраника. Когда за помощником закрылась дверь, министр взял с края стола пластиковую папку, уронил ее перед Виктором Александровичем.