Слой 3 - [19]

– До двенадцати Москвы, – тихо сказал Андрюша и удалился.

– Проблемы? – спросил Кротов.

Нас лишают доступа к экспортной «трубе», пока не погасим недоимки в федеральный бюджет. А как мы их погасим, – Вайнберг отмахнул бумагу на самый край стола, – если нефть не продадим? Нет, нет мозгов в правительстве...

– Зато у Сигалова есть.

– А как же! – с вызовом сказал Вайнберг. – Этот парень может эскимосам холодильники продать.

– Скажи, Аркадьич, это правда, что наш друг Андрюша сбежал из России в Израиль, чтобы в армии не служить, а потом рванул назад по той же причине?

Какая разница? Ну, сбежал. Ну, опять сбежал... Парень дело делает.

– И без высшего образования?

С незаконченным высшим. Я же тебе говорю: он торговец от бога.

– Еще бы! Впендюрил городу спорткомплекс...

– Хватит, Сережа! – Вайнберг опять помассировал лоб. – Этот вопрос мы закрыли? Закрыли. Если все пойдет по нашей схеме, появятся деньги, мы все восстановим. Но – если по схеме, как мы с тобой нарисовали. Если нет – извини, я не Ротшильд. Я вообще не владелец компании, я наемный менеджер. Как совет директоров решит, так я и действую, в пределах отпущенных мне полномочий. Да, у меня есть свой пакет акций, – быстро продолжил Вайнберг, опережая кротовскую вставку, – но это совсем не контрольный пакет. Ты же знаешь, у кого контрольный.

У твоих друзей из «Гаммы». Да ты и сам – «Гамма».

– О, не надо упрощать! – взмолился Вайнберг. – Дружба дружбой, а денежки врозь.

– Тем более, если денежки не свои. Я ведь знаю, где «Гамма» взяла миллиард долларов на выкуп «Нефтегаза». В тумбочке?

Вайнберг рассмеялся и помягчел лицом.

Ладно вам, Сергей Витальевич. Ваш-то знаменитый фонд из той же тумбочки черпает. Скажи-ка мне лучше, насколько твой босс Слесаренко посвящен в детали всей этой...

– Вайнберг покрутил очками над столом, – ...комбинации?

– А зачем ему знать? – сказал Кротов. – Кандидат на выборах должен быть чист.

– Он и про деньги не знает?

– Не-а, – легко выдохнул Кротов.

– Жаль мне его, – сказал Вайнберг. – Нелегко в наше время играть роль честного человека.

– А он и не играет, – сказал Кротов. – Он на самом деле честный человек. Но как политик способен к компромиссу в разумных и честных пределах.

– Так он не знает, – настойчиво повторил Вайнберг, что деньги на зарплату «подземникам» уже получены и я держу их только по твоей просьбе?

– И не дай бог узнает – я тебя живьем скушаю, Ленечка.

– Ты плохой человек, Сережа, – сказал Вайнберг. – Ты еще хуже, чем я... Тебе сколько нужно сейчас?

– Тысяч триста.

– Темными?

– Темными и «зелеными».

– Так скажи «спасибо», что у меня есть Сигалов. Портфель с собой? Оставь. Тебе привезут.

– А коробки из-под ксерокса у тебя нет?

– Иди отсюда! – сказал Вайнберг. – Я позвоню Слесаренко, как условились.

– Отпускники готовы? – спросил Кротов уже от дверей.

– Исчезни, Сережа, я тебя умоляю!..

После Москвы и даже после Тюмени главная особенность этого небольшого северного города заключалась в том, что здесь все было рядом. Кротов прошел через КПП, обменявшись взглядами с дежурившими автоматчиками, свернул налево, обогнул угол забора и двинулся через хилую рощицу к зданию гостиницы, чья коробчатая крыша сверкала на солнце белым рифленым металлом.

Гостиница стояла возле речки, местное название которой он никак не мог запомнить: какой-то «ягун» на конце, а впереди сплошная тарабарщина. Окна кротовского номера на верхнем шестом этаже открывались над берегом, где недолгим северным летом были для горожан и пляж, и рыбалка, и место для пьяного отдыха. Шагая по натоптанной тропинке между невысоких подвысохших сосен, Кротов натыкался взглядом на разбросанные там и сям банки, пакеты, неприемные бутылки (те, что принимались магазинами, аккуратно чистили бичи), рваные газеты и угольные плеши от костров. На ближайшую субботу Слесаренко наметил городской аврал по уборке и благоустройству рощи, и Кротов загадывал с юмором, что и как из этого получится. По крайней мере, полторы сотни работников мэрии и городской Думы придут обязательно, и еще Вайнберг обещал выгнать приказом до сотни своих управленцев, гак что аврал состоится, и сабантуй по окончании тоже, после чего все придется начинать сначала.

Надо было позавтракать и сменить рубашку. Или сменить рубашку, а потом позавтракать.

Гостиничная жизнь не доставляла Кротову особых неудобств и даже нравилась своей комфортной временностью, отсутствием примет обычного квартирного быта. Обслуживание и приборка номера производилась невидимо и неслышимо, строго в отсутствие постояльца, холодильник наполнялся в соответствии с кротовскими пожеланиями; еда по звонку подавалась в номер, но этой роскошью он пользовался редко – любил посидеть в ресторанном зале, прохладном и полупустом, глядя на струи извилистых искусственных ручьев, пересекавших пол обеденного зала под толстыми стеклами, сквозь которые видны были камни и водоросли и промельки маленьких рыб.

Проблема была лишь со стиркой, и то не проблема, а смешное недоразумение. Каждое утро Кротов оставлял на кровати белье и одежду для стирки, чистки и глажки, и вечером все находил в лучшем виде, на плечиках в шкафу и на соответственной полочке. И вот однажды Слесаренко, краснея и надувая щеки, с нелепой суровостью выпалил Кротову, чтобы тот оплачивал эту услугу из собственных денег – за номер платила мэрия, – и Кротов, посмеявшись, сказал: «Ну, конечно, извини, сам не подумал». С тех пор расходы по одежде и белью приплюсовывались гостиничной бухгалтерией к его счетам за ресторан, сигареты и наполнение холодильника, которые он покрывал еженедельно с кредитной карточки «Виза».