Слово о сыновьях - [41]

— Будешь говорить?

— Нет, гадина, слова от меня не услышишь, — с ненавистью отвечал Сергей.

Тогда Подтынный с ожесточением избивал его плетью. На худеньком теле Сережи, едва покрытом лохмотьями изорванной рубахи, вздувались кровавые рубцы. Но он, стиснув зубы и до крови закусив губы, молчал. Свистела плеть, и бесчисленные удары сыпались на отважного юношу. Но Сережа, по-прежнему молчал.

Надеясь сломить его упорство, начальник полиции Соликовский, присутствовавший на допросе, приказал полицаям:

— Позовите мать.

В кабинет ввели Александру Васильевну Тюленину. Увидев окровавленного сына, она содрогнулась от ужаса.

— Ну вот, полюбуйся на своего щенка, — издевательски обратился к ней Подтынный. — Молчит. Может, ты заставишь его говорить?

Один из полицаев грубо толкнул Тюленину, другой замахнулся на нее плетью.

— Сволочи! — гневно бросил Сережа палачам, порываясь к матери.

Сильным ударом его опрокинули на пол, и снова засвистела в воздухе плеть.

— Сволочи! — шептал Сергей, сжимаясь в комок под ударами.

Пораженная видом изуродованного сына, ошеломленная страшной картиной пыток, Александра Васильевна, поддаваясь минутной слабости, вдруг рухнула на колени перед Подтынным.

— Отпустите его, моего родного, — просила она, совершенно обезумев от горя.

Но тут с пола раздался властный голос Сережи:

— Мама, не смей!!

Словно подхлестнутая, она встала на ноги, перекрестилась и ненавидящими глазами уставилась на истязателей ее сына.

Сережа, довольный, что мать поняла его, обрадованно улыбнулся. И с этой улыбкой он перенес все муки в тот день. Как ни ухищрялись озверевшие гитлеровцы, применяя к Сергею самые чудовищные пытки, — жгли раскаленным железом, загоняли под ногти длинные толстые иглы, подвешивали ногами к потолку — ничто не могло сломить волю героя.

После двухчасовой пытки Подтынный спросил Сережу:

— Будешь говорить?

— Нет!

Уже в коридоре, после того как его полуживого вынесли из кабинета, он потерял сознание.

Удивительную стойкость проявила хрупкая с виду девушка, пожалуй, самая юная среди молодгвардейцев, Тоня Иванихина. До вступления в «Молодую гвардию» она была на фронте медсестрой. Из романа А. Фадеева «Молодая гвардия» известно ее признание подругам: «Я очень боюсь мучений. Я, конечно, умру, но ничего не скажу, а только я очень боюсь…»

Фашисты узнали об этой Тониной слабости и вызвали ее на допрос последней. К тому времени весь кабинет Соликовского был залит кровью, одежда и руки истязателей также были в крови. Палачи надеялись запугать Тоню и таким образом получить от нее нужные признания.

Однако их старания были напрасны. Мужественная подпольщица, совсем еще девочка по возрасту, стоически переступала через лужи крови и, встав перед столом, за которым сидели палачи, устремляла на них взгляд, полный ненависти и презрения. Гитлеровцам был не по нутру этот ненавидящий взгляд, и они сильно избивали Тоню. Но ни побои, ни пытки не могли нарушить святого молчания гордой комсомолки.

Однажды озверевший фашист ударом кованого сапога сломал Тоне три ребра. Она лишилась сознания. Но когда пришла в себя, фашисты увидели тот же устремленный на них враждебный, презирающий взгляд. Не выдержав этого взгляда, один из эсэсовцев, посланный из окружной полиции для усиления пыток, схватил раскаленный прут и дважды ткнул им Тоне в глаза.

Незадолго до казни она ослепла.

Так же геройски вел себя на допросах вожак первомайской группы молодогвардейцев Анатолий Попов. Это был сильный парень, и четыре полицая, пришедшие арестовать Анатолия, с трудом справились с ним.

Уже в тюремных застенках Анатолий сидел со связанными руками. И на допросы его водили связанным — боялись, как бы не вырвался.

Допрашивал его Соликовский. Применив к упорно молчавшему юноше несколько орудий пыток, он хрипло спрашивал:

— Ну что, одумался? Называй сообщников.

— Гад! — гневно бросал Анатолий в лицо палачу. — Жаль, не убили мы тебя раньше. Ну, ничего, другие доберутся…

Взбешенный Соликовский с еще большим ожесточением принимался истязать обессиленного, измученного Анатолия. Его подвешивали к оконной раме, закладывали пальцы в дверной косяк.

— Ну, надумал? — спрашивал Соликовский.

В ответ Анатолий пнул его ногой.

— Ах, вон ты какой! — завопил начальник полиции и, схватив лежавший на столе тяжелый немецкий тесак, ударил им Анатолия.

Так в тюрьме, в страшных пытках встретил Анатолий Попов свой день рождения: 15 января 1943 года ему исполнилось девятнадцать лет. Собравшись с силами после перенесенных мучений, он нашел клочок бумаги и кровью написал на нем:

«Поздравь меня, мама, с днем рождения. Не плачь, утри слезы».

Стояла лунная январская ночь. Было очень тихо. Из распахнутых ворот со двора полиции выехала крытая брезентом машина, и в морозном безмолвии хриплые юношеские голоса запели любимую песню Владимира Ильича Ленина:

Замучен тяжелой неволей,

Ты славною смертью почил…

С гордо поднятой головой молодые патриоты приняли все муки. Они предпочли смерть предательству.

Мужественно шли на казнь юные подпольщики. На следствии Подтынный показал:

«Один раз мне пришлось сопровождать группу молодогвардейцев к месту казни. Я видел, как следователь «по криминальным делам» из маузера расстреливал в упор молодогвардейцев, затем их сбрасывали в шурф. Комсомольцы при этом держались мужественно, с достоинством, никто не просил о пощаде».