Слово о сыне - [5]

Сельское житье-бытье

Дорога от Петрограда до Гжатска в 1918 году была долгой и трудной. В переполненном поезде, который часто и подолгу останавливался на станциях и в чистом поле, доехали мы до Бологого. А там на перекладных до нашего смоленского городка. Иной раз перекладных не было, тогда шли пешком, взвалив на плечи наши небогатые пожитки. И так от села до села. На ночлег нас пускали в избы, хорошо, когда хозяева давали на подстилку солому.

В Гжатск прибыли, когда уже начал таять снег. Так что до деревни Шахматово последние двенадцать верст пришлось добираться весь день — никто не согласился по весенней распутице гнать туда лошадей.

Но теплая встреча в Шахматове заставила забыть все тяготы пути. Мамина тетя — бабка Дуня, хоть и не ожидала нас, быстро организовала встречу. Напекла, нажарила что могла собрать в доме. По старому русскому обычаю натопила баню.

Началось наше деревенское житье-бытье. Мама купила жеребую лошадь — это уже была надежда, что жизнь наладится. Но пока что было голодно, и соседи — кто чем мог помочь — дали взаймы немного ржи, картошки, приносили иногда молоко.

В ноябре умер отец. Он так и не дождался свидания с сыном, который остался защищать Петроград. Сережа приехал в Гжатск позже, стал работать на бирже труда. Туда же устроилась и Мария. Их продпаек помог нам выстоять до весны. А уж там стало легче: ожеребилась кобыла, пошел первый урожай лука, редиса, ранней картошки.

Когда Сережа и Мария приезжали погостить, говорили о светлом будущем, строили планы. О трудностях и испытаниях говорили легко и весело. И до сих пор, вспоминая то время, я представляю не голод и лишения, а моих молодых брата и сестру, их удачи и хорошие дела.

Начинала налаживаться наша жизнь, но в 1922 году до Гжатского уезда докатилась эпидемия сыпного тифа. Брат Сережа, которому по его работе часто приходилось ездить в Смоленск и Москву в переполненных теплушках, подхватил заразу. Его положили в больницу, и больше живым я его не видела. Через девять дней, не выдержав потери сына, скончалась мама.

...Недавно бойцы из интернационального студенческого строительного отряда, что работает у нас в Гагарине в третий, трудовой семестр, установили памятные доски на могиле моих родных. Матвеев Тимофей Матвеевич (1871 — 1918), Матвеева Анна Егоровна (1875— 1922), Матвеев Сергей Тимофеевич (1899— 1922). Смотрю я на эти даты — и множество мыслей теснится в голове. Отец-то мой умер нестарым человеком, а в памяти он представляется чуть ли не дедом. Так его покорежили да сгорбили жизнь, болезнь, несправедливость. Мамино горе мне особенно близко и понятно. Потерять сына, похоронить свое дитя — есть ли беда страшнее?! Сергей Тимофеевич... По нынешним понятиям вроде бы юноша, молодой совсем. Но возраст человека определяется его делами и поступками. Иной в сорок пацан, а другой и в двадцать свою ответственность чувствует.

...Так, в двадцать втором, в свои неполные девятнадцать, осталась я сиротой, с двумя младшими на руках. Старшая сестра жила тогда в Гжатске.

Но горевать было некогда: деревенская жизнь остановки не знает. Сев проведешь, а там уж сенокос, сено уберешь — другая работа ждет не дождется: картошку окучивать надо, огород поливать, полоть. Глядишь — время жатвы настало. Это уж не говоря о том, что каждый день поутру встань корову подоить, в стадо ее выпустить.

За повседневными заботами горе чуть отпускало сердце. И молодость брала свое.

Тут я стала замечать, как один молодой парень из соседнего села Клушина частенько к нам в Шахматово захаживает. Умел он играть на гармошке и в доме на окраине, где собиралась на вечерки молодежь, всегда был желанным гостем. А уж он во весь вечер с меня глаз не спускал. Мне он тоже люб был...

В 1923 году посватал он меня. Как было у нас принято, собрались на общий совет. У меня первый вопрос: «Как же ребят оставить?» Ну, Коля-то уже по тем понятиям взрослый был: семнадцать. Когда про младшую, Олю, речь зашла, мамин брат и говорит: «К вам в дом переедем, Ольгу обихаживать будем». Действительно, к девочке они — сами-то детей не имели — относились ласково, по-родительски. Ходила она в школу, выросла, а когда замуж вышла, уехала в Брянск.

Так стала я Гагариной. Венчалась, как и заведено в деревне, по окончании полевых работ, осенью, 14 октября. Алеша мой был восьмым ребенком в бедняцкой семье. Гагарины испокон пастушествовали, что в прежние времена означало уж очень сильную бедность. Но люди они были трудолюбивые, делали все на совесть. И когда после установления Советской власти раздали всем крестьянам-беднякам по справедливости помещичью землю, воспряли духом.

Так мой Алексей Иванович и сказал мне, когда начали мы с ним жизнь строить:

— Руки у нас с тобой, Нюра, работящие, голова на плечах есть, да и любим друг друга. Остальное — наживное. Не унывай!

Начинали мы, как сейчас говорят, с нуля. Стоял на краю Клушина старый гагаринский домик, в котором жила мать Алешина, свекровь моя, Анастасия Степановна. Женщина она к тому времени была очень больная: всех восьмерых одна поднимала, муж-то ее погиб, когда младшему четыре только исполнилось. Все время была на поденщине. Вот почему, кстати сказать, Алеше моему грамоте обучаться не пришлось. Два года походил в церковноприходскую школу и больше не смог: надо было пастушествовать, семье помогать.