Слово и дело - [29]

— Я думаю — он запищит и потеснится.

— Что ж, — отвернулся Остерман, — я послушаю его писк…

***

Запищали сразу оба — и сам Бирен и Карл Густав Левенвольде.

Двух фаворитов отпихнул от герцогини барон Иоганн Альбрехт Корф — светский мужчина тридцати трех лет, нумизмат и библиоман, рыцарь курляндский… Бирен громко плакал, его горбатая Бенигна сгорбилась еще больше. Но Густав Левенвольде был нещепетилен и тут же сдружился С Корфом, как раньше сдружился с Биреном… Густав даже стал торопить события.

— Открой погреб, Альбрехт, — посоветовал он, — и вели подать буженины… Как можно больше буженины! Самой жирной! Уверяю: если герцогиня устоит перед тобой, то никогда не устоит перед бужениной. Это ее любимейшее блюдо…

Два друга-рыцаря предстали перед Анной и, скользя по паркетам, долго махали шляпами. Авессалом, старый шут герцогини, лаял из-под стола на них собакой.

Анна Иоанновна потерла над шандалом большие красные руки:

— Ну, Корф, если и буженина, то.., едем! Печальный Бирен отозвал в уголок Левенвольде:

— Дружище, куда вы увозите герцогиню?

— Мы едем в Прекульн — на мызу Корфов…

— О чем вы там? — крикнул от дверей Корф.

— Бирен спрашивает меня, куда едет ея светлость с нами.

— Его ли это дело? — ответил Корф нахально… На крыльце вьюга швырнула снегом в лица. Левенвольде прытко добежал до лошадей, сдернул с их спин тяжелые попоны.

— А ты не сердишься на меня, Густав? — вдруг спросил Корф, когда лошади тронули возок через сугробы.

— За что? — притворился хитрый Левенвольде.

— Все-таки.., ты имеешь больше прав на нашу герцогиню — Что ты, Альбрехт! — утешил Корфа Левенвольде. — Между нами говоря, я не люблю подогревать вчерашний суп. А тебе этот суп еще внове . Сердиться будет Бирен, а не я!

В замке остался — одинок — удрученный Бирен. Шут Авессалом, тряся гривой волос, все еще ползал по полу, рыча. Чтобы зло свое сорвать, Бирен стал пинать его ногами:

Я убью тебя, польская скотина Лайдак! Быдло!

И вдруг раздался строгий голос Кейзерлинга:

— Не трогай несчастного ипяхтича, Эрнст Авессалом тебе не соперник! — Сытый и веселый, он поманил Бирена:

— Иди сюда ближе, олух Скажи кто самый умный на Митаве?

Красивые глаза Бирена застилали слезы Говорят, всхлипнул, что этот бездельник Корф… Ошибаешься! ответил Кейзерлинг Самый умный здесь я, хотя про меня этого никто еще не говорил. Корфа болтают на Митаве, да что с того толку? Бирен оставался мрачен, грыз ногти.

— Ну а с тебя-то что за толк? — спросил он грубо. Кейзерлинг сбросил плащ. Отцепил от пояса шпагу. Закинул ловко ее на шкаф, где хранились со времен герцога Иакова старые пыльные карты далекой Гамбии… Медленно, палец за пальцем, Кейзерлинг тянул прочь тесные перчатки.

— Бродяга, коновал, картежник и счастливчик Бирен! — сказал он. — Говори мне честно: чего ты желаешь сейчас? Бирен поглядел на окна — далеко тянулись следы саней — Я хочу, чтобы Анна вернулась. Хотя бы.., к ночи! Кейзерлинг хлопнул его по плечу:

— Мужлан! Сиди и жди: она вернется.., к ночи!

— А как ты ее вернешь из объятий Корфа?

В руках Кейзерлинга раскрылась свежая колода карт:

— Вот так верну… Садись напротив. Я сдаю. Играем! Ты и я. Только одно условие: между нами не должно быть шулера.

— Как ты мог обо мне так подумать? — возмутился Бирен.

— Это не я подумал. Это, поверь, подумали другие….А руки Курляндской герцогини уже парили над столом в замке Прекульн; при свете пламени каминов лицо ее, корявое и жесткое, вдруг похорошело, глаза сверкали.

— О-о, — сказала она, — вот моя любимая буженина! Корф разливал вино, хвастал доходами с гаков:

— Хватило даже оставить по два куля ржи моим рабам Теперь они лежат в пыли и лобызают мои шпоры. Я — самый добрый господин для латышей: вчера на свадьбе я позволил им плясать в обуви и даже разрешил играть на волынках… Скажите, где еще вы видели это в Курляндии?

Под каменными сводами замирало эхо. Камни замка, сваленные три века назад, нависали над столом барона А где-то далеко, почти неслышно, играли сестры хозяина на арфах… Левенвольде раскрыл высокие книжные шкафы и невольно воскликнул:

— О, вот где ересь… И божий крест лежит на древних томах, сожженью преданных еще в испанской инквизиции!

— Да, — смеялся Корф, счастливый от соседства герцогини, — все, что не уместилось в монастыре, ночует у меня сегодня!

— А четки где?

— На них удобно вешаться, — не унимался Корф.

Анна Иоанновна от учености всю жизнь бегала. Мельком глянула через плечо: рядами — книги, книги, книги…

— На что тебе, барон, столько? Всех книжек не прочтешь.

— Я был бы глуп, — ответил Корф, — прочитав только эти книги, ваша светлость. Да, я понимаю, что наношу богу тяжкое оскорбление тем, что мыслю, но ничего не могу с собой поделать.

— А ты и вправду еретик, — нахмурилась герцогиня. Корф расхохотался пуще прежнего:

— Но еретики необходимы церкви тоже… Иначе на чем бы святая церковь заостряла свои вертела?

Анна Иоанновна чуть не подавилась жирным куском.

— Побойся бога, — растерялась она. — Ты звал на буженину! Не богохульствуй: сегодня воскресенье — божий день!

— Ах, ваша светлость, — разошелся Корф, — вторая проповедь еще никому не портила аппетита. Прошу вас откушать и запить вином вот этим… Видели ли вы, герцогиня, когда-нибудь пса, нашедшего в пыли под забором мозговую косточку? Если видели, то, конечно, помните, с каким благоговением он ее высасывал…