Слово и «Дело» Осипа Мандельштама - [111]

[829]

Определение же выносил суд. И оно тоже совсем не обязательно было реабилитационным. Охотнее всего суд ограничивался переквалификацией предъявленных обвинением статей и, соответственно, изменением меры наказания и т. п. – все эти послабления реабилитацией еще не являлись.

23–25 июня 1955 года в Москве состоялось совещание руководящих прокурорских работников, в котором приняли участие около четырехсот работников аппарата Генпрокуратуры и прокуроров с мест, то есть тех, от кого зависело главное – реализация политики реабилитации.

Скорее всего, именно эти дни и это совещание имела в виду Надежда Яковлевна, когда писала:

Новая эпоха началась с того дня, когда мы шли с ней по улице – в церковный садик, куда я водила ее гулять, – и заметили на улице множество шпиков. Они торчали из всех подворотен, всюду и везде. «Это за нас, а не против нас, – сказала А.А., – вы не бойтесь – там что-то делается хорошее». Иначе говоря, это шло какое-то совещание, предварявшее знаменитый съезд.[830]

На совещании с докладом «О мерах по дальнейшему укреплению социалистической законности и усилению прокурорского надзора» выступил Генеральный прокурор СССР Р.А. Руденко. Он говорил сразу о двух крайностях в практике реабилитации – и недопустимой ее жесткости, и о недопустимой ее мягкости:

В ряде случаев решения об оставлении ранее вынесенных приговоров и постановлений в силе принимаются без необходимой проверки доводов жалобщиков, только на основании материалов дела, в то время как имеющиеся данные свидетельствуют о необходимости проверки материалов следствия. ‹…› В других случаях, наоборот, необоснованно ставится вопрос об отмене приговоров и решений по тем мотивам, что антисоветские действия, такие, например, как контрреволюционная агитация, имели якобы место без контрреволюционного умысла, хотя вывод об этом не вытекает из материалов дела. ‹…› В работе по пересмотру дел о контрреволюционных преступлениях мы должны исходить из того, что это не амнистия, не помилование преступников, а проверка дел с целью реабилитации лиц, невинно осужденных, или отказа в пересмотре дела в отношении преступников.[831]

Сдается всё же, что Анна Андреевна преувеличила оптимистичность происходящего (да и не оксюморон ли это – «шпики», которые «за нас»?).

2 Реабилитация 1956 года по делу 1938 года

Постепенно волны реабилитации, расходясь во все стороны, достигали берегов и литературы и искусства.

Первыми из репрессированных писателей, насколько можно судить, реабилитировали Михаила Кольцова и Исаака Бабеля – соответственно, 8 и 18 декабря 1954 года. А 26 ноября 1955 года реабилитировали, например, В.Э. Мейерхольда.[832]

Калибр этих имен был таков, что решения по ним принимались, судя по всему, в Кремле и на Старой площади, а не на улице Воровского: заслуга Союза писателей тут была минимальной, если вообще была – по-настоящему волна докатилась сюда только после откровений ХХ Съезда.

За этот процесс в Союзе писателей отвечал Алексей Сурков.

В фонде В.П. Гроссмана в РГАЛИ сохранились проекты двух постановлений Президиума Правления СП СССР от 19 июля 1956 года[833]. Они были напечатаны 13 июля, растиражированы в восьмидесяти экземплярах и, надо полагать, разосланы каждому члену правления[834].

Первое было посвящено восстановлению реабилитированных писателей в правах членов и кандидатов в члены СП СССР: этот список содержит 91 имя, из них 90 имен – писатели еще живые, а одно имя – писателя умершего.

Второе же постановление звучит, на первый взгляд, несколько странно и даже кощунственно: оно посвящено посмертному восстановлению реабилитированных писателей в правах членов и кандидатов в члены СП СССР. Несмотря на всю макаберность формулировки, смысл в этом постановлении, определенно, был – по крайней мере, социальный: фактически «восстанавливались в правах» не сами мертвецы, а по случаю здравствующие члены их семей – жены или дети. Отныне они приравнивались к родственникам писателей, здравствовавших себе на тот момент, а если и умерших, то в своей постели: всем им причитались определенные – и, в общем-то, по советским масштабам, немалые – льготы и блага, например, постановка на ведомственное (вместо районного) социальное и медицинское обслуживание, вступление в права наследства и т. п. Этот второй список покороче первого – всего пятьдесят девять имен. Но на своем экземпляре Гроссман вписал еще десять имен, и последним среди них, за № 68, – имя Осипа Эмильевича Мандельштама.

Известны, впрочем, и другие списки, составлявшиеся к тому же организациями, много более влиятельными, нежели Союз писателей, – НКВД или Прокуратурой. Так, 7 марта 1957 года Ахматова давала в НКВД свидетельские показания по делу Б.К. Лившица. Ей показали список из 79 оговоренных и оклеветанных писателей (среди них почему-то и Федин), попросив высказаться о каждом[835]. Спросили ее и об О.М., фигуранте и этого дела. Анна Андреевна сообщила следователю, подполковнику юстиции Разумову:

Мандельштам О.Э. в 1938 году был репрессирован, но в 1956 году реабилитирован посмертно. В данное время создана комиссия по подготовке к изданию его литературного наследия. Членом этой комиссии являюсь и я.