Слово джентльмена Дудкина - [6]

— Выбирайте, что надо! Не лаптями торгуем!

И начало сделкам было положено. На деловом языке это называлось «согласованием спецификаций на поставку кожаной и резиновой обуви». Цифры отразили количество закупленных пар по определенным моделям и обозначенным ценам в пределах отпущенных фондов.

…Слухом земля полнится. Прослышал о столь удачной ярмарке мой знакомый колхозник из Заозерья Иван Петрович Жданкин.

— Ну, — сказал он на радостях, — буду с сапогами. Хоть на ферму, хоть на рыбалку.

Ждет-пождет Иван Петрович — нет в лавке сапог.

А откуда быть в сельпо тем сапогам, если они с базы еще не выбраны.

— Почему ж нет этой выборки? — интересуется в потребсистеме Жданкин.

— А потому, — отвечает начторг райпо, — что договора у нас нет с базой обувьторга.

— Но ведь ярмарка была…

Наивный человек мой знакомый из Заозерья! Он думает торгуют по-старинке: у вас товар — у нас деньги, по рукам — и деньги ваши, калоши наши. Или еще как бывало: баш-на-баш, сколь придачи дашь? Это когда товарообмен был.

На обувной же базе произошел товарообмен. В начале года оттуда направили бумагу Марпотребсоюзу: «При этом высылаем ассортиментные спецификации на поставку вашим торгующим организациям кожаной и резиновой обуви в соответствии с договоренностью на ярмарке».

Заглянули кооператоры в свои записи, сопоставили с присланной бумагой и увидели: не показаны в ней ни модели, ни многое другое, о чем договаривались в декабре. И возвратили филькину грамоту.

Через пять дней с обувной базы была получена серьезная бумага: «Нет, не филькина грамота, все по форме. Хотите — обувь берите, какую дают, не хотите — не берите».

Вмешался Госарбитраж. Но уже было поздно: договаривались о поставках обуви в декабре, а тут первый квартал нового года истек.

Рассказал я об этом Ивану Петровичу Жданкину, у которого сапоги давно каши просят.

— А на кой ляд мне такая ярманка! — воскликнул он. — Мне сапоги подай…

И плюнул с досады.

БРОЖЕНИЕ УМОВ

Не надо цветов!

Вы за цветы?

Я против. Заявляю решительным образом. Почему? А вот почему.

Лежу я в городской больнице. За окном лес в зимнем уборе, мороз страшенный. В палате — благодать, тепло. Она «янтарным блеском озарена», как сказал поэт. Душа радуется.

Но выйдешь в коридор, насмотришься на гастритиков и язвенников, послушаешь от нечего делать мрачных гипертоников — и у самого давление подскакивает. Возвращаешься в родную палату.

Тут у нас хороший народ подобрался. Один — юрист со стажем — всякие виды видывал, в сложных переплетах бывал — его никакими мрачностями не удивишь, веселые истории любит рассказывать, хоть и болен тяжко. Другой… Нет, о нем нельзя говорить без улыбки. Он, наверное, был бы здоров, если б не его прямо-таки космический аппетит. У этого на уме и на языке всегда еда. Третий — сельхозработник, все больше о предстоящем севе толкует, о семенах и прочем.

Вот в этой палате я и спасался от унылой обстановки приемного покоя и меланхолии коридоров, как вдруг…

Вдруг в считанные секунды больных будто подменили. Гастритики и язвенники заулыбались, как модницы перед зеркалом. У гипертоников прекратились головные боли. И даже обладатели каменной болезни оживились. Мощная колонна улыбчивых людей двинулась по коридору к повеселевшему холлу, в центре которого сиял… букет роскошных цветов.

Великолепные розы были принесены одному из больных. Не иначе как через высокое знакомство с оранжерейными работниками. Доставлены на машине сквозь трескучий мороз. Ах, что это за чудо — цветы в больнице! И уже кажется, что не страшны уколы, не горьки лекарства. Прочь кислородные подушки!

А сестры, сестры, на столе которых горделиво водрузились розы, стали еще очаровательнее. Веру мы стали величать не иначе как сестричка-зарничка. Марию Никифоровну — Аврора, а Надю — Северное сияние. Все расцвело!

От букета отделили малую толику в кабинет врача. Другой цветок стал достоянием шахматного победителя как переходящий приз. И — сразу повысился уровень мастерства местных Алехиных.

А люди все шли и шли к букету и беспрестанно ахали. Можно сказать, наступило всеобщее благоденствие и ликование.

И уже половина обитателей палат твердо решила вскоре покинуть лечебницу. Еще один — два букета, и врачи остались бы без работы.

Этого, увы, не случилось. Цветов больше не было. Напрасно мы выпрашивали их по телефону у знакомых и родственников, звонили в оранжерею и горкомхоз.

— Вы что, спятили: цветы зимой? — удивлялись одни по ту сторону больничной стены.

— Вы где: в Йошкар-Оле или в Ленинграде? — недоумевали другие.

И потускнели палаты, даже наша неунывающая, помрачнели холл и коридоры. И уже заметнее обозначилась трещина на потолке, сданном строителями вместе со всем зданием «на отлично». Стали спотыкаться больные на небрежно настланном линолеуме. Посуровели медсестры, теперь угрожавшие шприцами, словно копьем.

И подумалось: не надо было цветов, если они так редки. Если их можно достать раз в год, да и то по знакомству.

А может, все-таки нужны цветы?

Мы научились выращивать картошку. Огурцы на гидропонике. Зеленый лук у нас всю зиму. Но ведь не луком единым жив человек. Особенно ежели он влюбленный и торжественно шествует в загс. Или, на худой конец, оказался больным, как в упомянутом прискорбном случае.