Слово арата - [42]

Заключенные уснули. Я охранял их тут же, у рваных постелей, не выходя из тюрьмы. Ходил потихоньку взад и вперед и думал о том, что будет, если у власти останутся сайгырыкчи Сонам-Баир и нойон Ажикай?

Когда рассвело, я сдал черный дом моей смене.

Часть вторая Великий хурал

Глава 1 В нижние хошуны

Шла осень 1922 года. Тактан-Мадыр позвал меня в юрту.

— Поедешь в нижние хошуны собирать налоги. Велишь заседлать коня на Пестром уртеле. Утром поскачешь вместе с коноводом. Как и что — написано здесь. Показывай это письмо во всех хошунах.

Я принял в обе руки свернутую трубкой бумагу.

— В такие далекие места я еще не пробовал ездить. Как читать по буквам, не знаю. Что мне делать, Мадыр? — спросил я.

— Не плети вздора. Я и сам писать не умею, а правлю войском правительства. Ведь правлю? Служу я моему правительству? Служу… Не плети вздора!

— То вы, а то я. Какое тут сравнение? Ведь вы Мадыр.

Тактан просиял:

— Это все знают. Да я и не сравниваю. — Он кашлянул к сплюнул на край очага.

Я спрятал за пазуху мои полномочия и вышел из юрты.

Утром я дал заседлать коня на Пестром уртеле и поехал на запад вместе с коноводом.

Солнце недавно взошло с того края земли, откуда течет скалистый Каа-Хем.

Перейдя Тонмас-Суг [49] и выехав на прибрежное плоскогорье, я оглянулся на проснувшийся город. Домиков тут немного, с десяток, и столько же юрт, а дыму какого успели накурить в ранний рассветный час!

Мой коновод тоже засмотрелся на облака дыма, клубившиеся над Хем-Белдиром. Глаза наши встретились. Мы улыбнулись друг другу и погнали коней.

Широкая степная дорога покрыта толстым слоем наносного ила, истертого в тончайший прах тысячами конских, коровьих, сарлычьих [50], верблюжьих копыт и разных маленьких копытец, лапок и ножек. Босиком идти по такому одеялу мягче, чем по верблюжьему коврику, а если едут мимо верхом, — не становись с подветренной стороны: насквозь прокоптишься, никто не отпарит и не отскоблит пыли с твоего лица, рук и одежды. По краям-обочинам дорога усыпана гладеньким булыжником и словно обшита где кустиками синеватой полыни, где метелками пожелтевшего ковыля, где коричневыми головками льна, где золотистым караганником с чернеющими стручками.

Издали дорога, ведущая из Хем-Белдира на запад вниз по Енисею, похожа на серп: рукоятка легла на предплечье прибрежного плоскогорья у Тонмас-Суга, лезвие слегка наклонено вниз, а конец серпа уткнулся в то место, где резвый Элегест [51] вбегает в Улуг-Хем.

Степные птицы старались перекричать друг друга. Почти все они прятались в траве, в кустах и в. складках земли. Зато хорошо были видны высоко в небе коршуны. Они неслышно кружили, высматривая добычу.

Невдалеке важно прохаживались и то вытягивали шеи, посматривая по сторонам, то замирали на одной ноге великаны-дрофы. Хорошая добыча для охотника. Но, владея пятком патронов, нельзя выбрасывать ни одного — даже на дрофу! Подумав об этом, я притворился, что ничего не заметил.

Труднее пришлось моему коноводу. Он-то давно пожирал глазами степных великанов. Давно уже беспокойно постукивало его охотничье сердце. Все чаще глаза Шагдыра перебегали с вожака стаи дроф на мой карабин. Правда, Шагдыр был не моложе, а гораздо старше меня, но я в его глазах не простой смертный, а как-никак солдат в полном вооружении. Поэтому Шагдыр, как ни смешно, зачислил себя в мои младшие братья.

— Смотри, уже близко, уже можно… Пожалуйста, стреляйте, старший брат.

— Где? Кто?

— Здесь… два куста караганника — видите?

— Где? Где?

А дрофа-поводырь выглядывала из-за куста уже совсем рядом с нами. Теперь-то ей не уйти от стрелка. Ой, сколько времени утечет, пока поводырь начнет что-то кричать своим дрофам, беспомощно подпрыгивать, расправлять крылья, как долго будет он отрывать от земли свои ходули! Наверняка можно управиться не с одной, а с двумя-тремя птицами. Дрофа — овца. Три дрофы — это три овцы.

Делать нечего. Я продолжал притворяться и, будто не понимая, озирался на дальние кусты: «Где? Где?» — а сам гнал своего скакуна прочь с дороги, на один, заветный куст. Оставалось только метнуть аркан, и богатырь степных просторов оказался бы у седла. Напрасно: дрофа не дала себя заарканить. Судя по выпущенным блестящим глазам, она была очень удивлена. А потом спокойно показала, как крылатый житель земли, встретившись с несговорчивым существом, может, отбежав в сторону, распластать дородные крылья и, взлетев над его головой, стать небожителем.

А мне пришлось остаться на земле и выслушать вежливые упреки моего спутника.

— Эх, тарга!.. Вам бы выстрелить! Такой, как я, бедняк трое суток мясом бы кормился.

Я рассердился:

— А скота у тебя мало? — Да еще уртель держишь. Бедняк!..

Помолчав, Шагдыр тихо ответил:

— Какой там скот! Я табунщик у князя Ажикая. Мой отец и мой дед служили князю, когда Ажикай еще в люльке лежал. Теперь князь поставил меня в ямские коноводы, а содержания никакого не положил и прокорма никакого не дал. — Тут Шагдыр опять помянул давешнюю дрофу и продолжал: — И раньше так было: на уртелях баи отслуживались только своими конями, а тяжелая работа коновода и табунщика доставалась беднякам и дворовым, вроде меня.