Слово - [9]

Шрифт
Интервал

Все это Гудошников предлагал начать немедленно и по всей стране. И зная, какие сокровища лежат у него в темной комнате за семью замками, он ставил условие: как только прозвучит обращение к народу о сдаче исторических памятников письменности и литературы и появится решение о создании библиотек с рукописным фондом для широкого круга читателей, он первый сдаст свое собрание. Все, до единого списка, до последней грамоты. Сам же пойдет работать на выдачу книг…

Но страна в то время боролась с разрухой. Еще многие города наполовину лежали в руинах, а заводские станки работали под открытым небом. Еще действовала карточная система на хлеб, люди ходили разутыми, в лаптях, в чувяках из сыромятины. Государство еще только-только приступало к восстановлению народного хозяйства, а в международной политике уже веяло «холодной войной» и опускался «железный занавес».


Оставшись один, Гудошников выбросил забытую Ароновым палку и запер дверь. Хватит на сегодня гостей. От одного голова кругом и руки до сих пор подрагивают, нервы совсем ни к черту стали. И чего, спрашивается, вскипел? Куда понесло?.. Нет, чтобы с достоинством и честью выпроводить за порог, сказать в глаза все накопившееся в душе против этого человека и выставить. Теперь вот сиди, думай, перебирай в памяти то, что напорол в горячке. Натура еще дурацкая: любую неудачу, неловкость свою сорок раз в уме прокрутишь, сорок раз пожалеешь и покаешься…

Но собраться с мыслями и обдумать все услышанное несколько минут назад Гудошникову не дали. В этот день люди словно сговорились стучать в его двери.

Спустя четверть часа явился сосед Сухоруков, человек мягкий, тихоголосый, словно вечно кем-то обиженный или виноватый. Никита Евсеевич подозревал, что Сухоруков наверняка баптист, — а такие в нижней, деревянной части города водились: больно уж всепрощенческим духом несло от его покорности. Что ни скажешь — все кивает, соглашается, а сам — по глазам видно — себе на уме.

— Что же вы, Никита Евсеич, собачку-то мою, Пушка моего стрелили? — тихо спросил он. — Безвредный кобелек был, на цепи сидел.

— Я в бродячих стрелял, — сказал Гудошников. — Житья от них не стало.

— Так ведь весна, гон у них, — слабо улыбнулся Сухоруков. — Природа требует… Бродячая не бродячая — все одно живые души, жить хотят. Я-то к вам не в претензии: ну раз сорвался с цепи… Только получается больно уж чудно, непонятно мне. Вы человек грамотный, заслуженный, старые книги читаете, а живую тварь не пожалели… Бродячие-то они от чего? Да от нас, людей.

Гудошников сощурился, поджал губы. Что-то уж очень знакомое показалось ему в тоне и голосе соседа. Будто слышал он уже и тихую речь эту, и глаза эти видел… А может быть, он слишком долго живет и много повидал за свою жизнь, потому и люди перед ним словно повторяются, словно по кругу ходят. Ведь давно уже стал замечать за собой, что каждый день, каждое число месяца представляются ему какой-то датой, а вот какой — убейся, не вспомнишь.

— Много ли собаке надо? Бросил ее, прогнал со двора — она и бродячая, — продолжал сосед. — Это человек еще цепляться будет, еще надеяться… За что же бить-то ее? Человека бить надо.

В памяти Никиты Евсеевича встал угрюмый, безлюдный остров на Печоре, пустой скрипучий Северьянов монастырь и стаи бродячих собак-побирушек. И голос Петра Лаврентьева, будто из тьмы: «Зло — оно в самом существе человеческом, во всех делах и помыслах… Собачки, они что, они мертвого грызли, а люди-то живьем друг друга…»

— Много вы знаете о бродячих собаках, — проворчал Гудошников. — Нет на земле бессмысленней твари, чем бродячий пес. Я не встречал… И потомство дают такое же. Если ваша собака подвернулась под пулю — я вам заплачу. Сколько нужно?

— Я не за деньгами пришел, — опять скупо улыбнулся Сухоруков. — Спросить хотел… Интерес у меня такой, — он поднялся, смял шапку. — Интеллигентный человек, пожилой, а… Вот и весь спрос.

В это время у ворот дома остановилась машина — «скорая помощь». Гудошников встрепенулся: что это Степан так рано с работы? (Сына иногда подвозили на «скорой».) Может, случилось что? Однако вместо Степана, без стука, по-хозяйски, на пороге появились двое в белых халатах, один из них держал в руках какую-то темную одежину с длинными рукавами.

— Где у вас больной? — спросил доктор и заглянул в бумажку.

— Здесь нет больных, — пожал плечами Гудошников.

— Кто «скорую» вызывал?

— Мы не вызывали, — отчего-то съежился Сухоруков. — Мы сидим вот, беседуем…

— Гудошников Н.Е. — это кто? — напирал врач «скорой». — Где он? К нему вызывали врача!

— Это вот… они, — замялся Сухоруков, глазами указывая на Никиту Евсеевича. — И дом ихний…

— Ну, я… В чем дело? Мне не нужен врач. — Гудошников шагнул к пришедшим. — У меня есть свой, домашний, сын мой.

— Нас вызвали, — чуть смутился врач «скорой». — Сообщили по телефону… Сказали, вы тут буйствуете…

— Нет-нет, мы беседуем! — вдруг забормотал Сухоруков. — Сидим и мирно беседуем… И никакого буйства не было!

Врач окинул взглядом комнату, заглянул в глубь анфилады, насторожился.

— А ружье почему… стоит? Зачем?

— Я бродячих собак стреляю, — объяснил Гудошников.


Еще от автора Сергей Трофимович Алексеев
Аз Бога ведаю!

Десятый век. Древняя Русь накануне исторического выбора: хранить верность языческим богам или принять христианство. В центре остросюжетного повествования судьба великого князя Святослава, своими победами над хазарами, греками и печенегами прославившего и приумножившего Русскую землю.


Сокровища Валькирии: Стоящий у Солнца

На стыке двух миров, на границе Запада и Востока высится горный хребет. Имя ему - Урал, что значит «Стоящий у солнца». Гуляет по Уралу Данила-мастер, ждет суженую, которая вырастет и придет в условленный день к заповедному камню, отмеченному знаком жизни. Сказка? Нет, не похоже. У профессора Русинова есть вопросы к Даниле-мастеру. И к Хозяйке Медной горы. С ними хотели бы пообщаться и серьезные шведские бизнесмены, и российские спецслужбы, и отставные кагэбэшники - все, кому хоть что-то известно о проектах расформированного сверхсекретного Института кладоискателей.