Слово - [5]

Оловянишников не обиделся, лишь вздохнул тяжко, с детским всхлипом, и закончил:

— Представьте себе — украли… Из сейфа украли. И продали одному скрипачу из филармонии. До сих пор на ней играет. Не на концертах, конечно, а дома; запрется ночью — и играет.

«У тебя так и музей растащут», — подумала Анна уже без злости и вслух проронила:

— Извините меня…

— Ничего-ничего, я понимаю, — заспешил директор музея. — Как говорят: ждать и догонять хуже всего.

Вообще-то Анне следовало уважать Оловянишникова, поддакивать ему и заглядывать в рот. По крайней мере, Аронов предупреждал ее, чтобы она не прекословила директору музея. Все-таки он сам, по доброй воле, половину расходов на экспедицию брал на себя, вернее, собирался покрыть их из фондов, выделенных на приобретение экспонатов для музея. Однако едва Анна увидела Оловянишникова — человека лет за сорок, этакого бодрячка, с привычкой переспрашивать и похохатывать без причины, — вдруг ощутила недоверие и желание дерзить. Знакомил их Аронов в ответственный момент, когда обсуждали план экспедиции. Директор музея говорил много, смеялся и сыпал вопросами:

— Что-что? Как вы сказали?

— Проехали, — не сдерживалась Анна и ловила на себе укоряющий взгляд хранителя.

— Как-как? Кто проехал? — бестолково бормотал Оловянишников.

— Татары репу повезли, — язвила Анна…

Он и тогда не обижался, видно, привык, что над ним посмеиваются, смирился, а может, и сам понимал, что порой выглядит более чем наивно.

Между тем Екатерина Ивановна выключила пылесос, и в отделе наконец стало тихо. Плотно зашторенные окна излучали рассеянный красноватый свет, отчего древняя кожа книжных переплетов слегка рдела, будто угли под пеплом. День был в разгаре, но здесь, в хранилище, что утро, что вечер — всегда одинаково: ровный свет, постоянная температура, определенная влажность.

— Кстати, я понимаю своих посетителей! — вдруг воскликнул Оловянишников. — Они всё норовят руками потрогать. Нельзя, а трогают. Я вот тоже, хожу тут у вас — и, верите, тянет! — Он простодушно развел руками. — Наверное, в самом деле русский характер сказывается!

«Вы еще на зуб попробуйте», — опять хотела съязвить Анна, но не успела. Запор на двери брякнул требовательно и нетерпеливо. Екатерина Ивановна бросилась открывать. Тяжело дыша, в хранилище влетел Аронов, забыл снять плащ и ботинки, — что делал всегда и при любых обстоятельствах, требовал этого и от других, — он пробежал за барьер и рухнул в кресло. Екатерина Ивановна заперла двери, вынула из шкафа тапочки Аронова и невозмутимо последовала за ним.

— Переобуйтесь и дайте плащ.

Он не слышал, подавляя одышку. Голова дергалась, прыгали руки на подлокотниках.

— Я вызвал ему… «скорую», — наконец проговорил он.

Оловянишников насторожился и недоуменно покрутил головой. «А вот и конец первой экспедиции, — подумала Анна и усмехнулась. — Никаких материалов он не принес».

Сколько разговоров было! Всю зиму мечтали — мечтатели. Спорили, придумывали методику поисков и сбора. Смех! Деньги выколачивали, Оловянишникова — мецената и компаньона — из музея вынули! Ах, как поедем по скитам, да как наберем книг! И всем начальникам на стол — раскошеливайтесь, давайте деньги на следующую экспедицию, да не хитрым путем, а прямым назначением. Потом статьи в газеты, в журналы — это для общественного мнения, потом — утвержденный штат научных сотрудников для работы в отделе; потом — реставрационная мастерская…

А вот не дал Гудошников материалов по скитам, и от их планов ничего не осталось. Попробуй теперь докажи, что старообрядческие скиты — это не Русский Север, где за книгами по деревням с авоськой ходили, с чердаков да из подвалов доставали. Кержаки не то что книги — попить не дадут. И куда ехать, где они, эти скиты, кто там живет, с какого боку подступиться? Теперь не о книгах мечтать, а ехать по городам и весям надо, бить челом перед местным начальством и пытать его о кержаках. Через год-другой, может, что и выйдет.

— Что он хоть говорит? — спросила Анна.

— Что? — встрепенулся Аронов. — Несет околесицу, вздор, старые обиды поминает. А глаза! Вы бы видели его глаза!.. Он больной человек. Никаких бумаг, кричит, не дам!

Он вскочил, тяжело прошелся взад-вперед.

— Что-то надо делать, предпринимать!

— Переобуйтесь и снимите плащ, — повторила Екатерина Ивановна и бросила под ноги хранителя тапочки. — У вас ботинки в грязи.

Аронов поморщился, однако стащил ботинки и, оставшись в носках, снова заметался по хранилищу.

— Он опасен. Вы понимаете: он — опасен! Он может натворить все что угодно.

— Значит, экспедиция отменяется, — вздохнула Анна. — Трест лопнул.

— Какая теперь экспедиция? — отмахнулся хранитель. — Речь о другом…

— То есть, как понимать? — спросил директор музея. — В каком смысле?

— В прямом, — отрезала Анна. — Сотрудничество не состоялось. Примите соболезнования.

— У него в руках сейчас бесценное собрание, — продолжал Аронов. — Что-то нужно делать, и немедленно. В таком состоянии оставлять его опасно… Ах, Никита Евсеич…

— Простите, но на что вы надеялись раньше? — перебил его Оловянишников. — Разве только на материалы Гудошникова?

— А вы? — подхватил Аронов.