Слово - [47]

И лишь замерли струны гуслей — выпрямился Олег, сглотнул свою кровь.

— Много ли младенцев в обители?

— Много, — вздохнул игумен. — Отроков токо до сорока будет, а младенцы-то и не считаны.

Князь завернул мертвое дитя тряпицей, подошел к послушникам, что рыли землю, оттолкнул одного и положил сверток в яму.

— А сколько коней осталось в дружине, воевода?

— И тридцати не наберется, — ответствовал воевода. — Вели открыть ворота, княже! Пешими пойдем на поганых!

— Годи, храбрый витязь… Я коней велю сей же час заседлать и у ворот поставить. Да чтобы стремена укоротили и веревки приготовили.

Игумен воззрился на Олега, сжал посох. Не узнать князя, ровно другой человек в трапезной очутился, и грудь его рана не печет, и кровь горлом не идет.

— А ты, Парфентий, скажи инокам, пускай выберут тридцать отроков мужского и женского полу поровну. И чтоб здоровые все были и телом, и умом. И пусть сведут их к воротам, в дорогу соберут. Дорога у них будет дальняя.

Воевода поклонился и вышел, но игумен волю княжескую исполнять не спешил, опустил белесые глаза, сжал губы.

— А пропустят ли отроков-то? — спросил он. — Экая туча кругом нас стала, зверю не пройти, птице не пролететь…

— Соберем всю дружину со стен, иноков да люд весь, который в обители прячется, дорогу станем в туче пробивать. Пробьем и выпустим отроков! Эй, кольчугу мне!

На зов прибежал оруженосец, подал кольчугу и меч с опояской.

— Пробьем мы отрокам дорогу, — согласился игумен. — Выпустим их во чисто поле… А отроки-то малые, неразумные. Унесут их кони твои, спасут животы им, а кто они, откуда пошли — знать и ведать не будут… Когда хоромина горит, не токмо детей спасать надобно, а и образа выносить.

Опустился князь на лавку, задумался. Рука сама нашарила крест нательный. Прилип, присох он к окровавленной груди, будто клещ впился.

— Коней мало, отче… Ужель детьми поступиться, абы иконы и книги спасти?

— Отроки-то легонькие, — заговорил игумен, ловя взгляд княжеский. — Вели на каждого коня вьючок приторочить. Да наказ дай отрокам, чтобы берегли их.

— Добро, — согласился Олег. — А в яме этой младенца схорони и других людей побитых.

Игумен, пристукивая посохом, засеменил к выходу, давать распоряжения. Олег взял в руки оставленные монахом гусли, струны потрогал — не звенят струны… Положив гусли на кучу книг и сносимых в трапезную икон, князь принял у оруженосца меч, выдернул его из ножен и, как был в рубахе, вышел на монастырский двор.

У ворот уже толпились защитники, в окровавленных одеждах, в исклеванных стрелами и саблями доспехах. Стонали раненые, выли женщины — матери отроков, собираемых в путь, бряцало оружие. Олег подозвал воеводу, велел собрать всех людей, чтобы пробить дорогу во вражьей туче.

— Хороша думка твоя, княже, да не пробить нам бреши! — взмолился воевода. — Татар кругом черным-черно и еще прибывают. Посекли бы уж давно наше войско и обитель приступом взяли, да, видно, позабавиться желают. Нам и осталось только — головы свои сложить!

— Выпустим отроков — и умрем! — гневно сказал князь. — Годи еще, воевода!

— Нет больше мочи терпеть! — зароптали в толпе. — Жен наших бьют, детей пороками мечут! Не пробить нам дороги!

Олег поднялся на стену, встал во весь рост, опираясь на меч. Видит — плотно обложило татарское войско, густо костры горят, на сколько глазу хватает — черным-черно, рев и гомон плывет от тучи ордынской. А за нею еще полыхает город Пронск и великий дым несется над землей.

И впрямь не пробиться сквозь силу поганую, как на большой реке и середины ее не достигнуть.

Заметили татары князя, орут, машут руками и смеются. Вывели из толпы связанных за шею женщин, на глазах князя сорвали с них одежды. Отвернулся Олег, стиснул зубы, сжал меч. И тут заметил, как мелькнула на стене фигура воина с мечом в руке. Не выдержал кто-то из дружинников, бросился в одиночку на супостата. Татары даже луков не подняли, гогочут по-своему и поджидают русского. И только он приблизился к вражьей стае, как взметнулось разом несколько сабель, зазвякало железо об железо, и не стало воина…

А голову его отрезали, зарядили в пороку и метнули назад, через стену.

— Ходи без меча! — крикнул толмач. — Башка целый останется — кумыс пить. Один башка кумыс пить не желаит!

Задохнулся от ненависти князь, взмахнул мечом и хотел уж крикнуть, чтобы открыли ворота защитники и пошли бы на татар сразиться до смерти, но увидел внизу отроков, готовых в поход, — охолонулся, отрезвел — сплюнул кровавый сгусток и спустился со стены.

Присмирели защитники у ворот, ждут последней воли князя. Лошади наготове стоят, к седлам вьюки приторочены. Парфентий с монахами суетится, последние увязывает. Оглядел князь снаряжение отроков, велел дружинникам снять с себя кольчуги и латы да обрядить в них детей, а к спинам еще и щиты привязать.

— Кони не выдюжат, — мрачно сказал воевода. — Вьюки тяжелы больно, аще доспехи…

Олег молча вспорол мечом один из вьюков, и сыпанули наземь образа, писанные на досках, литые из бронзы и золота складни и распятия, тяжелые книги в медных кованых узорах.

— Литье тяжелое да узорочье золотое в землю зарыть, — приказал князь. — Во вьюках оставить токмо книги да иконки легкие. Да чтоб на каждого коня более пуда не было.