Слово - [41]

— А там, на дороге возле монастыря, осталось что-нибудь? Может, не заметил, не нашел в грязи?..

— Их шибко-то затоптать тогда еще не успели! — чему-то радовался мужик. — Извозчики токо раз по ним и проехали! Они, родимые, все на виду лежали… Ну, я нагнулся да подобрал… Добро же, какое ни на есть, а добро…

Всю обратную дорогу — а плыли на рыбацком суденышке — Гудошников не вылезал из кубрика. Он заново пересматривал рукописные и старопечатные книги, даже пытался рассортировать. Много было малоценного: требники восемнадцатого — девятнадцатого веков, евангелия, жития святых, но попадались вещи, которые даже при беглом осмотре говорили о своей уникальности. Разговорившийся их бывший владелец поведал, что привозил на базар то, что подешевле, оставляя дорогие, по его мнению, на потом. А дорогими он считал те, что поновее, поцелее да попонятнее написанные…

Нашел Никита и пергаментный список «Слова о законе и благодати», о котором упоминал Жиляков. Богатые украшения и заставки на золоте, очень нежное, изящное письмо, возможно, писано детской рукой… Гудошников не выдержал, завернул книгу в тряпицу и спрятал в котомку, отчего Муханов насторожился:

— Нашел?!

Гудошников грустно улыбнулся:

— Нашел, да не то…

— Куда ж мы их денем, такую прорву? — вздохнул Муханов. — Ты же не повезешь их с собой?

Никита промолчал. Листая древние книги в трясущемся кубрике, он на какое-то время забыл о том, что искал и что привело его в Олонец. Хотелось молчать и думать. У каждой книги был свой голос — тихий и певучий у древних, чуть торопливый и бубнящий дьячком у более молодых. А иная книга так заговорит, так заговорит, ровно сказочник. Тут уже молчать надо, прикусить язык самому и другим наказать, чтобы не вспугнуть рассказ древнего сочинения. Муханов не понимал этого. Когда ему надоедало наблюдать за Гудошниковым, Сергей брал какой-нибудь сборник и долго листал его, вглядываясь в тугую вязь рукописного письма.

За дорогу Никита еще раз проверил все книги и вдруг ощутил, как накатило отчаяние. Отправляясь в Ильинский погост, он вовсе не надеялся отыскать там рукопись старца Дивея: слишком мала вероятность. Рукопись отдана в монастырь… Но в какой? Их по России — тьма. И здесь, в темном, грязном кубрике, к нему неожиданно пришла мысль о безнадежности его затеи. Христолюбова нет, Жиляков не скажет…

Во всей России, будто в огромном котле, варилось густое варево революции. Мешались понятия, нравы, обычаи, что-то вчера еще прочное бесповоротно отмирало, и рождалось, возникало из глубин того котла совершенно новое, непознанное.

В самом деле, а вдруг людям больше не потребуются ни эти книги, ни тем более какая-то языческая писанина? Все это хлам, макулатура, сор, который остается в доме, когда оттуда съезжают жильцы. Въехали новые, аккуратно вымели его, перекрасили стены и — живут…

Гудошников сидел на полу кубрика перед толстыми, затянутыми в кожу переплетов книгами и думал. В памяти часто проносились обрывки ночного спора с Мухановым, неприятный разговор с бывшим учителем семинарии Жиляковым. Что важнее? Беспризорные дети или беспризорные книги? Кого спасать в первую очередь, во вторую, а что вообще можно бросить, втоптать в грязь и забыть…

Когда в иллюминаторах замелькали бревнотаски олонецких лесопилок, Муханов осторожно положил книгу и задумчиво проронил:

— Отобрали у ребятишек кусок хлеба… И куда теперь с этим?

— В Питер вывезу! — зло бросил Никита. — Время и для книг придет. Придет — и пригодятся. И тебе тоже, Сергей.

Книги перевезли в помещение ЧК и сложили в коридоре у стены. Теперь еще хлопот прибавилось: нужно было срочно куда-то их определить, найти место для хранения. Две сотни увесистых томов и кучу архивных документов в котомку не спрячешь и в Питер на себе не перетащишь. Можно было сдать в избу-читальню, именовавшуюся библиотекой, но где гарантия, что не приедет еще один уполномоченный и не наведет ревизии? Пока книги лежали в коридоре, не переводившиеся в ЧК посетители и задержанные усаживались на них, как на диван, кое-кто пытался читать, а иные и выдрать десяток-другой листов на самокрутки. Гудошников сгонял людей, ругался и требовал от Муханова срочно найти жилье для книг.

И тут Никиту озарило. Он пришел в семинарию, уже знакомым путем проковылял в тупичок с подсобкой, подергал дверь — заперто. Вернувшись в учительскую, Гудошников разыскал учительницу словесности, спросил о Жилякове.

— А он тогда ушел следом за вами, — отчего-то краснея, оправдывалась девушка. — И до сих пор не приходил… Мы уже привыкли, что он ходит… Вы напрасно его обидели…

— Я его обидел? — взъярился Никита. — Это чем же я его обидел?

— Почему же он не приходит?

Гудошников не ответил, покусал губу, сощурился.

— У вас здесь есть сухое и надежное помещение? Чтобы дверь была и замок?

— Есть… — растерялась учительница. — Некоторые классы пустуют…

Гудошников не просил, не уговаривал взять на временное хранение книги из монастырской библиотеки. После приступа отчаяния и безнадежности, после тяжких раздумий возле груды сокровищ он ощутил злость, как бывало в сабельной атаке, когда под ним убивало коня. Главное — вовремя вскочить, встать на ноги, чтобы не затоптали свои и не зарубили враги. А драться можно и пешим.