Словенская новелла XX века в переводах Майи Рыжовой - [103]

Однажды я нарочно вышел из комнаты и вернулся через некоторое время, торопясь узнать, не расхрабрился ли мой воробей? Но с абажура меня приветствовало задорное чириканье. Как-то, сидя за письменным столом, я неожиданно почувствовал, что он опустился ко мне на плечо и сразу же легонько ущипнул за ухо. Я рассмеялся и накормил воробьишку. Всяких благодарностей, как это принято в человеческом обществе, он не признавал. Наевшись, он сразу же принимался порхать по комнате, то подлетая к висевшей на стене картине, то садясь на этажерку, где норовил обгадить книгу, что, видимо, доставляло ему особое удовольствие.

В один прекрасный день, когда сад был залит ярким солнцем, он впервые опустился на подоконник. Я ждал, что будет дальше. Вытянув шейку и повернув головку набок, он с любопытством рассматривал мир, помаргивая маленькими глазенками. Вероятно, все было ему внове — деревья, солнечные блики в зеленых листьях и травах, дальние поля и белая колоколенка церкви Святого Духа. Я подумал, как, должно быть, все это многоцветье играет и переливается у него перед глазами, зачаровывает, кружит голову. Словно не веря собственным глазам, он слегка повернул шею и оглядел комнату. Его обдавало солнечным теплом. От блаженства он широко расставил ножки, расправил крылья и весь трепетал в каком-то волнении. В нем пробуждался инстинкт. Но пробудился еще не совсем, потому что вскоре воробьишка с окна перепорхнул на абажур, откуда удивленно поглядывал вниз, то закрывая, то открывая глаза. Но долго он там не выдержал. Я снова увидел его на подоконнике. С яблони прилетел взрослый воробей и стал кружиться возле окна. Малыш, видимо, испугался его, стремглав упорхнул в глубь комнаты и уселся на абажуре. Новые впечатления, вероятно, совсем его ошеломили. Некоторое время он, как безумный, носился по комнате, наталкиваясь на стены, возле которых потом судорожно бился, стараясь удержаться в воздухе.

Каждый день начинался одинаково. Едва на рассвете я открою глаза, а Малыш уже пощипывает меня за ухо, напоминая, что пора завтракать. Мне было непонятно, почему он сам до сих пор не подбирает крошек. Я раскладывал их на полу, на шкафу, на окне, где он больше всего любил сидеть, — он не обращал на них никакого внимания. Но стоило мне щелкнуть языком, как он сразу же садился ко мне на плечо в ожидании кормежки.

Удивляюсь, почему люди не жалуют воробьев. Конечно, они не певчие птицы, но по своему темпераменту превосходят всех других пернатых. Может, это оттого, что их слишком много; ведь по той же причине, случается, и человек не выносит человека. Может, людей отталкивает полная безнравственность насмешливых и задиристых крикунов, которым нет никакого дела до крестьянской и мещанской морали?

И вот настал решающий день. Воробьишка с утра уже проявлял беспокойство, непрестанно летая перед окном. Весело сияло солнце, легкий ветерок шевелил яблоневые ветки. Инстинкт властно заговорил в воробье, и он не мог ему противиться. Назад в комнату он больше не оглядывался. Дважды расправлял он крылья, затем пригнулся и с веселым чириканьем перепорхнул на дерево. Я был убежден, что он улетел навсегда. Потихоньку подойдя к окну, я наблюдал за ним. Он одиноко сидел на ветке яблони, озираясь по сторонам. До сих пор он не знал, что такое ветер. С удивлением вертел он головкой, недоумевая, откуда приходит невидимое дыхание, такое теплое и ласковое. По временам он легонько трогал клювиком зеленые листья. А вокруг него в поисках еды с чириканьем сновала воробьиная стайка. Воробьи не привередливы, они собирают и таких насекомых, которых другие птицы не удостоят и взглядом. Малыш увлеченно наблюдал за этой непрестанной суетой, но если рядом с ним на ветку опускался другой воробей, всякий раз боязливо сторонился. Он еще не понимал образа жизни своих сородичей. Прилетели две большие вороны и разогнали воробьев. С криком ринулись они к живой изгороди и попрятались в кустах сирени. А Малыш остался на ветке, с любопытством поглядывая по сторонам. Я решил проверить, не забыл ли он уже меня, и позвал его. Он чуть вытянул шею, тотчас вспорхнул на подоконник, а оттуда ко мне на плечо. Еще на лету он начал теребить меня за ухо и не давал мне покоя до тех пор, пока я его не накормил. Значит, я еще не стал для него чужим.

На следующее утро он опять чуть свет был у меня на постели. Теперь он каждую ночь спал на абажуре, и ему ничуть не мешало, если вечером под абажуром зажигали лампу. Как-то утром я нарочно притворился спящим. Но напрасно пытался я его обмануть. Он так долго теребил меня за ухо и клевал мне палец, что я, рассмеявшись, открыл глаза и принес ему любимое кушанье. Позавтракав, он упорхнул в сад поспешнее, чем накануне. Я видел, что он становится все смелее и уже носится вслед за другими воробьями с яблони в кусты, оттуда — к растущему у реки ивняку и снова в сад или в огород, на грядки фасоли.

Нас часто волнует и, вероятно, еще долго будет волновать вопрос, понимают ли птицы друг друга. Я уверен, что понимают, хотя мы представляем себе их разговоры похожими на человеческие.

Теперь до полудня Малыш возвращался домой всего лишь раз или два. Он усаживался мне на плечо и условленным знаком требовал кормежки. Затем он обычно некоторое время отдыхал на абажуре — иногда лишь до тех пор, пока не очистится желудок, — и уносился снова. Постепенно он все ближе знакомился с жизнью воробьев и ее законами.