Словацкий консул - [21]

В дверях Лавруша повернулся животом и крякнул:

— Д-друг… На пачку б сигарет?

Включив Оиаке, я меланхолично сводил на нет осточертевших монстров, громыхая при этом на всю квартиру. Даже не сразу услышал телефон…

Чешка, конечно, настучала. К тому времени все они прошли курс по sexual harassment.

Жена была в ярости:

— Девочка в истерике! Как мог ты допустить?

— Не понимал я!

— Как — не понимал?

— Я же не чех. И даже не словак.

— A body language?[10] Неужели не видишь, как заряжен он агрессией? Чтобы к моему приходу духа не было. Если будет, сразу же уйду.

— Куда?

— Мое дело!

В одной руке Лавруша держал банку холопеньес, в другой крышечку и перчик, откусанной половиной которого орально наслаждался.

Перед нами все было забито старыми вонючими малолитражками. То одна, то другая принималась истерически бибикать, напоминая, что давным-давно я не на Западе, а в Праге — ив час пик. Смог был невыносим на предвечернем солнце, слепящем из окон напротив. Мы перебежали на ту сторону Сокольской. Прошли мимо «Херны» — что значит «казино». Через загазованную площадь И.П. Павлова. Свернули на Легерову. Вдали вонзалась в облупленную стену рекламная стрела с надписью «20 $».

— Неправильно написано! — придрался бывший консул по экономическим делам. — Знак доллара должен впереди писаться! Тоже мне, Praha matka mest[11]… В сутки, что ли?

Я мрачно пошутил:

— За раз.

— Ну, цены тут у вас… В Братиславе за двадцать баксов я, знаешь, скольких могу чпокнуть?

Он не шутил.

— Лавруша, — произнес я. — Это — пансион.

— Для благородных девиц?

— Нет. Для тебя.

— А где я возьму двадцать долларов?

— Я заплачу.

— Зачем тебе бабки тратить? Квартира — двести двадцать метров… Другу там места, что ли, нет?

Я поднялся на ступеньки, открыл.

— Плати, раз такой богатый. Только предупреждаю. У меня обратного билета нет.

Мы взошли к конторке. Там спросили паспорт. Лавруша завинтил банку с перцами. Поставил. Сунул руку в карман, в другой…

— Потерял, что ли?

— Должен быть, не бойся… Во! — выложил он зеленый паспорт соседней страны, когда-то входившей в невыносимое ей двуединство, но теперь полноправно славянской. Засаленный, истерзанный, но все равно дипломатический. С соответственной реакцией и принят был в руку, которая взамен протянула Лавруше ключ с увесистой лакированной грушей.

— Видал респект? Я ж, блядь, послом был!

— Ну уж…

— Ну, не послом… Но шишкой! Статус! Иммунитет! Но смотри, как получилось… Срок годности диппаспорта еще не вышел, а я уже все понял.

— Что ты понял?

— Что в этой жизни лучше околачивать…

При этом он так мотал перед собой на ключе с кольцом лакированную грушу, что я напрягся в готовности перехватить удар.

— Э? Феферонки не забыли?

— Несу.

Мы дошли до конца, спустились вниз. В конце коридора нашли дверь.

Ключ подошел.

Неожиданно приятным оказался номер. Чисто. Шкаф с зеркалом. Огромная кровать. Банку холопеньес я поставил ему на тумбочку. Высокое окно выходило в глухой двор, где разросшаяся бузина маскировала многолетние отложения отбросов социализма; странно было видеть такую помойку в самом центре Матери городов.

— Что ж, друг? Так меня и бросишь тут?

— Побуду, — сказал я. — Можешь пока душок принять…

— О! Идея!

Вымытый Лавруша завязывал под брюхом полотенце, когда из ближайших «Potravin» (что значит «продукты», и стандартный повод для русского смеха в Праге) припер я картонку с пивом всех местных марок, которые были там в индустриальном холодильнике. Пока вынимал бутылки, сразу же запотевавшие, Лавруша смотрел с надеждой, но потом она погасла:

— Чего ж ты водочки не взял? Дали б ерша.

— Ты дал уже вчера.

— Кха!.. Тоже верно…

— Так загнал, что до сих пор не вытащить, — добавил я. — В семье все врастопырку.

— Если что не так, прости. Но я тебе же от души. По собственному опыту. Когда меня выгнала моя словачка, хотел с моста в Дунай. Стоял уже, держался за перила… И что? Сейчас перед тобой Лавруша, счастливый на все сто!

Передо мной был опоясанный махровым полотенцем беременный усач пятидесяти лет. Почти что на сносях. С бутылкой «Велкопоповецкого козла» в руке. С обещанным отчетом о ненасытной Феферонке…

— Совсем перековался на орал?

— А как же?! Свое казак отскакал. С этим вот бебихом, — похлопал он себя по брюху, — не очень-то попрыгаешь, а так в процессе можно подумать-покурить. Думаешь, от пива? Нет. Пиво я не часто пью. После смерти сына разнесло вдруг. Как святым духом надуло. И сразу — будто на девятом месяце. Может быть, я хочу его родить обратно?

— Сына?

— А кого ж. Может, подсознательно. А? Что вообще мы знаем о себе? Меня светила наши изучали, ни хера не поняли.

— Но про себя ты знаешь.

— Чего я знаю?

— Что счастливый.

— А так и есть. Причем, не просто. Самый счастливый в подлунном этом мире. Причем, не только, когда выпью. Перманентно! Нон-стоп!..

Первый глоток всегда хорош, но дальше пиво осаживает эйфорию, так что через пару бутылок я узнал, что счастье все же не тотальное. Не дают им с Феферонкой разрешения на брак. Да, друг, вот так… Притом, что совершеннолетняя. Но есть обстоятельства. Жить стали мы с ней еще в дурдоме. Так что туговато с регистрацией. Справки разные нужны от психиатров. Свидетельства. К тому же предки ее против. С папашей, он моих лет мужик, мы общий язык нашли, конечно, за сливовицей, но ейная мамаша — та уперлась. Тещей экс-консула не хочет быть… Эх, друг. Как хорошо нам было б с Феферонкой. То есть, оно неплохо и вне брака. Только расставаться нам приходиться. А неохота. Второй брак, он вообще счастливей первого. Серьезно. Читал в итальянском журнале.