Словацкий консул - [19]

«В Пятигорске каждый второй человек с высшим образованием носит в кармане диплом нашего иняза… Все цивилизованные языки, включая, итальянский, к сожалению. Чтобы представить, насколько плотно все забито, скажу, что мой школьный учитель немецкого был кандидат наук и племянник знаменитого переводчика Лозинского. Все, кому хотелось и моглось, уехали. Надо ли идти встречь волны? Человеческие мотивы остались прежними, но механизмы их реализации несколько претерпели. Постперестроечная жизнь в России ждет своего Шекспира. Деньги-то здесь есть, но наскоком их взять нельзя. В среду надо врастать…»

Дальше в письме было подчеркнуто Лаврушей, мыслящим все же человеком: «Не знаю, что лучше: сводить концы с концами или концы с началами».

Кончалось несбывшимся пожеланием в адрес «Друга» — так, оказывается, фигурировал в их переписке беглый я…

«Хотел передать с тобой Другу один рассказ, да видно не судьба. Если есть его адрес, напиши. Всегда помню о тебе…»

Господи! Последний год столетия… Сколько же мы лет не виделись?

За отчетный период лермонтовед наш настолько отождествился с объектом изучения, что внешне стал совершенно неотличим от Михаила Юрьевича Л., особенно в фильмах о мятежном поэте, где Колика снимают в главной роли. Лавруша присылал мне вырезку из пятигорской газеты с кадром, на котором Колик в форме с эполетами поднимает дуэльный пистолет, глядя при этом с надеждой, что сразит наповал врага, который для него совсем не по ту сторону Кавказских гор, где Ставропольский край обложен калмыками, дагестанцами, чеченами, осетинами, кабардино-балкарами и карачаево-черкесами: я понимаю, конечно, смысл его бытия на русском краю, однако враг для Колика неизмеримо выше и совсем в ином смысле, хотя все тот же, что в студенческие наши годы: хаос.

Отсутствие порядка.

Смута.

Вторая наша квартира в Праге оказалась бывшим аргентинским консульством. Поздний конструктивизм снаружи и внутри. Слишком много слишком больших комнат на двоих. Настолько перебор пустой и гулкой жилплощади, что жена в конце концов поселила в одной из дальних комнат свою юную знакомую. Чешку. Примерно из тех, что балдели некогда у нас от порносайтов, а теперь оперились и сами стали в Праге журналистками.

Сюда Лавруша и явился.

Прямо с экспресса Дойчесбундесбан на Гамбург. Пузатый и в подтяжках. Красно-синих — вызвавших неуместные реминисценции про американских зазывал времен Геккельбери Финна. Одна держится, другая сползла на локоть. В руке бутылка. Сам пьяный и в обнимку с собутыльником, лыка не вязавшим. Но потрясло не это, а живот. Прежде не замечал я у Лавруши даже «трудовых отложений», но сейчас это было даже не пивное брюхо. Друг мой стал как бы беременным. Девятый месяц. На сносях. Огромный шар выпирал так, что сбрасывал с себя подтяжки и выдергивал рубаху из джинсов. Но попыток заправиться Лавруша не делал. Руки были заняты. Одной прижимал к себе попутчика из экспресса, другой совал мне початую бутылку приобретенной по пути с вокзала водки «Пражской».

Дальше кухни незваные гости не пошли. Кухня, впрочем, была огромная, как морг. Такая же стерильная, к тому же всюду белый кафель. В центре белый стол, вокруг которого оба толкались, пытаясь налить. Но стаканчики, предложенные мной, были слишком для этого малы. Щелкали и разбегались. Нет, вытереть водку он мне не дал. Издалека — живот мешал — схватился за стол, пригнулся, показав мне аккуратную, как тонзуру, плешь, и все всосал с поверхности. После чего взмолился:

— Ну, дай же! дай ты нам нормальный. Один хотя бы на двоих?

Товарищ его пытался улыбнуться. Мало что бухие в жопу, еще и сгоревшие в дороге под солнцем августа. Красные как раки.

Я поставил перед ними по стакану.

— А себе?

То, что принесли они, не пьют здесь даже уличные алкаши. Однажды, правда, видел, как подобную бутылку усадил директор Украинской службы. Тоже, кстати, пузат. Но все же — никакого сравнения…

Все мои душевные усилия расходовались на то, чтобы смотреть в глаза Лавруше.

— Друг! — не выдержал он.

И выпустил товарища, чтобы меня обнять.

Тут же товарищ рухнул. Не сходя с места. Как свинтился. Звучно приложившись затылком о кафельный пол. Я замер. Ждал, что кровь сейчас зальет ему лицо. Нет, кровь не хлынула. Товарищ радостно таращил снизу рачьи глазки. Удара, похоже, даже не заметил.

С облегчением я выругался:

— Лавруша, так и так! Как так можно?!

В налитых кровью голубых глазах возникла мысль.

— Ты что? Может, ты думаешь, что это Шмулик? Урыли давно Шмулика. Нет, это мы скорешились в поезде. Норвежец!

— Не похож.

Действительно, был совсем не викинг. Тут в роли викинга, скорее, выступал Лавруша. Беременного, правда.

— Значит, — сказал Лавруша, — Данмарк. Эй, принц датский? Пить или не пить?

Кивая, предположительный датчанин хватался за угол стола, чтобы подняться к налитому стакану. Но не смог.

Лавруша подал ему вниз, заметив при этом, что человек мне может оказаться полезным: все знает о словацкой литературе. Посткоммунистической, в смысле. Тебя ж ведь молодежь интересует?

Я кивнул.

— Ладислав Мнячко, вот последнее, что я читал. «Смерть зовется Энгельхен»… Знаешь, конечно.