Слова, которые исцеляют - [85]
Я приняла решение. Я зашла в комнату матери – без всякого смущения, без всякого стыда.
Она лежала на кровати, обложенная реликвиями своих усопших: фотографиями, портретами, вещицами. На ночном столике стояла пепельница, полная окурков, и стакан с красной жидкостью (я подумала, что это смородиновое вино).
– Я хотела тебе сказать, что приняла серьезное решение: мы расстаемся. Во-первых, я больше не хочу жить здесь, во-вторых, я хочу жить одна, с детьми. Я хочу воспитывать их по-своему… У тебя впереди все лето, чтобы перестроиться… Я самая бедная в семье, и кто-нибудь другой сможет приютить тебя лучше, чем я.
Она ничего не сказала. Опустила голову и тихонько заплакала. Я вышла, все кончилось.
Я думала только о том, чтобы построить свою жизнь, это было окончательное решение. Она поняла, что никакой шантаж, связанный с ее чувствами, здоровьем, бедностью или старостью, не заставит меня поменять мои планы. Она прекрасно знала, чем было мое младенчество, детство, юность, ее безразличие ко мне, а иногда и злоба. Ей нечего было сказать.
В начале она надеялась, что у меня ничего не получится, что я не выдержу физически и придется звать ее на помощь. Но мне все удалось. Может, именно трудности новой жизни ускорили прогресс в анализе.
Она нашла себе убежище у подруги, муж которой был очень болен. У нее она нашла атмосферу, подобно той, что была в Алжире, а также повод посвятить себя старому господину, который каким-то образом олицетворял для нее французский Алжир. Я подумала, что наше расставание пошло ей даже на пользу. Я изредка видела ее, почти ежедневно звонила.
Затем старый господин умер, и это ее очень удручило.
Для меня все это происходило в другом мире, в мире, который я покинула и с которым была связана лишь несколькими фразами, которыми обменивалась с матерью по телефону. Я больше не испытывала никакого любопытства к миру, с которым рассталась с отвращением. Я знала его достаточно, мне не хотелось посвящать ему ни часа своего времени. Мне предстояло научиться слишком многому, слишком многое увидеть, слишком многое сделать в совершенно других местах. Каждое утро я открывала глаза с необычайной жаждой жить и с необычайным любопытством. Я думала, что покончила с прошлым навсегда.
Вот почему я ничего не поняла, когда однажды ранним утром услышала на другом конце провода голос женщины, у которой жила мать.
– Вот что… я хотела вам сказать: я больше не желаю держать вашу маму у себя в том состоянии, в котором она находится… Вы должны заняться ею, это уже не мое дело… Я оповестила вашего родственника, врача. Он скоро придет, к обеду. Было бы хорошо, чтобы и вы присутствовали, потому что, предупреждаю вас, я не буду держать ее больше ни дня.
– Я буду у вас.
Я не отважилась спросить, что с матерью. Скоро все увижу. Голос женщины был решительным, по всей вероятности, ее терпению пришел конец.
В половине двенадцатого я была там. Был там и наш родственник, со стетоскопом и аппаратом для измерения давления. Мать сидела на краю кровати, неприбранная. Как она постарела за эти несколько недель! Выглядела она ужасно. У нее было растерянное лицо, казалось, глаза ничего не выражали. Думаю, ее глаза служили лишь для того, чтобы нечаянно не встретиться взглядом с кем-нибудь или чем-нибудь. Ее тело было вялой бесформенной грудой, прикрытой грязной ночной рубашкой из розовой с голубыми и белыми цветочками фланели. Ее немытые и распухшие ноги раскачивались в пустоте.
Родственник увидел, как я вошла, но ничего не сказал, продолжив выслушивание больной. Потом он измерил ей давление.
– Двести пятьдесят! Ты понимаешь, что у тебя давление двести пятьдесят.
Она ответила тихо, как будто делала усилие, чтобы заговорить:
– Я подозревала, это нервы.
– Нервы это или не нервы, но ты должна соблюдать строгий режим и для начала покончить с курением. Посмотри на эти окурки!
Она с отвращением взглянула на ночной столик, полный пепла и потушенных папирос.
– Ты должна покончить со всеми этими злоупотреблениями, ты понимаешь меня?
Она качала головой, как сумасшедшая старуха, с таким видом, будто говорила: «Продолжай, продолжай – очень интересно».
– Единственный способ как следует позаботиться о себе – это лечь в больницу. Кстати, Полетт больше не желает держать тебя в своем доме. Ты ее пугаешь, и я понимаю ее. Посмотри, в какое состояние ты себя привела.
Она расправила спину, приняла вид королевы и сказала тоном, не допускающим возражения:
– И не подумаю ложиться в больницу. К тому же у меня нет для этого показаний. А раз я должна уйти отсюда, я вернусь к моей дочери.
Я остолбенела. Нет, только не ко мне! Жан-Пьер вернулся во Францию. Мы нашли трехкомнатную квартиру в четырнадцатом округе, где и жили впятером. Нам было очень хорошо. Чтобы вести беседы по вечерам и обустраивать семью по-своему усмотрению, мы не нуждались в большем пространстве. Мы были счастливы. У нас не было места для матери ни физически, ни как-либо еще. Особенно в таком ее состоянии. У нее были братья, сын, которые имели дома попросторнее, чем мой, у которых была прислуга, у которых не было маленьких детей. Почему она хотела ко мне?
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.