Слова, которые исцеляют - [39]

– Я хочу, чтобы ты была свидетелем. Мне нужны свидетели, чтобы потребовать у судьи увеличения пенсиона. Кто-то же должен сказать ему, каким страданиям я подвергаюсь. Вот ты и дашь показания, что я кручусь, как могу, одна!

Она подводила меня к телефону, набирала номер, и я слышала голос отца, искаженный аппаратом.

Сейчас я понимаю, что она сажала меня так близко, чтобы я могла слышать весь их разговор, потому что, когда я делала попытку удалиться, она возвращала меня резким жестом на место.

– Итак, твоя дочь подросла. Я не могу одевать ее на те деньги, что ты мне даешь. Ей нужно пальто, юбка, два свитера…

Они долго вели переговоры в резком тоне. Все злопамятство выходило наружу. Она упрекала его в том, что одна содержит меня. Он отвечал, что был бы счастлив забрать меня к себе насовсем. Она возражала, что только этого не хватало, что он не тот человек, которому можно доверить девушку моего возраста. Он отвечал, что это она возбудила бракоразводный процесс и из-за этого ему приходится вести холостяцкую жизнь. Она начинала плакать, что не знала о его болезни, когда выходила замуж, что, если бы знала, не сделала бы этого. Он возмущался, отвечая ей, что к тому времени он выздоровел, что эта была рана, оставшаяся от войны, что он ни в чем не виноват, что болезнь вернулась сама, и он не знал об этом. Она со стоном произносила, что умерла ее дочь. Он, уже на пониженных тонах, говорил, что любит ее, что именно потому, что любил ее, он не осмеливался сказать ей, что болен. Его мучали угрызения совести, он потерял все – старшую дочь, жену, меня, все.

Это было ужасно! Эти телефонные звонки были пыткой! Мать клала трубку, плача навзрыд, уходила в свою комнату, и я слышала, как она продолжает беспрерывно рыдать.

В подростковом возрасте именно в эти моменты я начала думать о самоубийстве.

Она говорила мало. В остальное время можно было сказать, что, освещенная огнем камина, она находилась в состоянии печального созерцания.

– По разным причинам жизнь с твоим отцом стала для меня в конце концов невыносимой. Со дня смерти твоей сестры он стал мне противен. Я была очень молодой, всего двадцать лет, я никогда не видела трупов. Когда я увидела своего младенца таким, в том состоянии, мою прекрасную девочку, которой я так гордилась, я почувствовала себя ужасно. Это случилось в Люшоне, в гостиничном номере. Врач твоего отца послал меня в Люшон якобы для того, чтобы лечить ребенка. В действительности он отправил меня в изгнание, чтобы ребенок не умер в Алжире. Когда я уезжала, они оба – твой отец и он – знали, что малышку не спасти. Врач не сказал мне, что ее болезнь туберкулезного происхождения. Не сказал мне, что твой отец болен туберкулезом. Я не знала. Твой отец ни разу не сказал мне об этом. Если бы я была в курсе, я бы что-нибудь предприняла, защитила бы ее, она была бы жива. Он убил ее. Женившись, он хотел войти в нашу среду. У него были деньги, он был инженером, он был красив. Имея такую жену – молодую, привлекательную, какой я была, из хорошей семьи, – он мог иметь все.

Так что я просто обезумела, увидев доченьку бездыханной в той незнакомой гостинице, в той отвратительной местности. Без семьи, без друзей, без солнца! Я сошла с ума. Он был прав, отослав меня, потому что, если бы он был там, если бы находился рядом, я убила бы его!

Она смотрела на огонь так напряженно, так гневно, что можно было провести две линии, идущие от ее зрачков к пламени. Два убийственных тонких меча, готовых сразить отца.

Сердце мое колотилось, разум мой метался, как птица. Моя любовь к ней была в опасности, потому что не достигала высокого градуса ее боли. Что делать? Как облегчить ее страдание? Как поменять направление ее взгляда? Я подвинулась к краю кресла, склонившись к ней.

– Мама, не надо мучиться.

Ее взгляд не изменился, не сдвинулся с места даже тогда, когда она пробормотала:

– Ах! Ты не знаешь, ты ее не видела, эта была исключительная девочка.

Долгое время она сидела в оцепенении, погруженная в воспоминания: жизнь ее ребенка, смерть ее ребенка, кладбище.

Она плакала. Несколько слез незаметно скатились по ее щекам; они переполняли чашу ее горести. Ее внутренние слезы лились безудержно. Сейчас на ее лице оставались два нежных блестящих следа, как будто две маленькие улитки проложили себе дорожку прямо по легкой ароматной пудре.

Уже совсем стемнело, и лампы гостиной там и сям освещали призрачные ветви перечного кустарника, растущего перед фасадом. Листва его тоже плакала зелеными каплями.

Мы обе продолжали сидеть неподвижно, пока огонь не прервал наше молчание своим живым треском. Она поднялась и раздула огонь, создавая новые букеты искр и сгребая красноватые сверкающие угли, перед тем как добавить еще дров.

– Ты знаешь, что развод запрещен Церковью, за исключением особых случаев. Ты знаешь, что ни за что на свете мы не должны отдаляться от Господа, который был распят на кресте за наши грехи. Ты знаешь, что он все время с нами, хотя мы его не видим. Вместе с нашим ангелом-хранителем. Он старается нас защищать… Мне пришлось набраться храбрости, чтобы попросить развода. Я пошла с визитом к архиепископу города и приняла решение лишь после того, как он заверил меня, что с условием, что я больше не выйду замуж, я могу развестись, могу продолжать исповедовать свою религию и приобщаться к таинствам. А общественному мнению можно противостоять с помощью Господа и веры в его любовь!