Слова, которые исцеляют - [11]

И все же, выйдя после первого сеанса и закрыв за собой дверь, я сразу вспомнила о крови и подумала, что доктор – помешанный, еще один шарлатан. Какому колдовству я отдалась? Сейчас мне нужно было действовать быстро, поймать такси и поехать на консультацию к врачу, к настоящему.

Шофер оказался разговорчивым, или, может, ему показалось, что я странно выгляжу, во всяком случае, он говорил непрерывно, и я все время видела его внимательный взгляд в зеркале заднего вида. В этих условиях, а главное, по причине того, что, чтобы пойти к врачу, я всю себя обвязала, я не могла приступить к привычной короткой и секретной проверке крови. Чем ближе мы оказывались к дому, адрес которого я ему указала, тем более необходимой становилась эта проверка. Я становилась все более беспокойной, агрессивной. Мне одновременно хотелось, чтобы шофер остановил машину и чтобы он продолжал ехать. Он ничего не понимал. Наконец, я подвинулась на край сиденья, положила левую руку на спинку переднего сиденья и прислонила к ней голову. Я делала вид, что слушаю этого человека. Между тем правой рукой шарила под юбкой, открывала застежки, рвала повязки, скрепленные английскими булавками, пока не добралась до источника крови. Мне пришлось констатировать, что ничего особенного не произошло, кровотечение не усилилось, мне даже показалось, что оно приутихло. Трудно сказать, ибо, когда я уходила час назад, я кровоточила очень сильно.

Я вдруг передумала и поменяла направление, указав таксисту адрес Мишель. Затем я свернулась клубком на заднем сиденье. Может, я смогу выдержать до послезавтра, до следующего сеанса.

Очертя голову я побежала вверх по лестнице, цепляясь одеждой, отрывая от нее лоскутки. Скорее в ванную. Разбросав запачканные пеленки по полу, я кинулась на биде. Кровь больше не текла! Я не могла поверить своим глазам. Кровь больше не текла!

Я не знала, я не могла знать в тот день, что кровь уже никогда не будет течь так, как она текла прежде, – непрерывно, месяцами и годами. Я думала, что она остановилась лишь на несколько мгновений, которыми мне теперь хотелось насладиться, как я наслаждалась слезами. Я помылась и легла голой, с раздвинутыми ногами, на кровать. Чистая. Я была чистой! Я была священным сосудом, алтарем крови, киотом слез. Чистой, гладкой!

Доктор сказал: «Попытайтесь понять, что с вами происходит: что вызывает, ослабляет или усиливает ваши кризисы. Все имеет значение: шумы, цвета, запахи, жесты, окружение… Все. Попробуйте сделать это с помощью ассоциаций идей и образов».

В тот день, несмотря на то, что я была еще совсем незнакома с анализом, мне все же не составило труда установить промежуточное звено между кровотечением и его остановкой: они были отделены друг от друга «пощечиной» доктора («Кровь меня не интересует, говорите мне о чем-нибудь другом…») и моими слезами.

В ту ночь моя голова, освободившись от крови, отважилась на радужные легкие рассуждения, простые подсчеты, успокоительные мысли. По обыкновению я восприняла это как часы отдыха, который, однако, не мог продолжаться долго, иначе меня охватило бы внутреннее Нечто, а от него я могла избавиться, лишь находясь в максимальной точке своего живого разума, в глубинах воображения, на пути к бесконечности, непостижимости, таинству, магии.

Вот так абсолютно нелепым образом, с легкостью ключевой воды, с воздушностью облака, с простотой яйца я поняла, что, подвергшись десяткам медицинских исследований, рентгенографий, тестов, анализов, я не получила ни одного результата, который указывал бы хоть на малейшую аномалию в каких-либо функциях моего тела, – ни в гормональном плане, ни в клеточном, ни в кровообращении, ни в органике, ни даже в составе моей крови. Я ясно поняла, что кровь была тем спасительным кругом для врачей и для меня, который позволял нам плавать по морю необъяснимого. Я кровоточу – она кровоточит. Почему? Потому что что-то не функционирует, что-то органическое, что-то физиологическое, что-то очень важное, что-то очень сложное, что-то фиброматозное, извращенной формы, сломанное, ненормальное. Анализы ничего не показывают, ни о чем не говорят, но не может ведь она кровоточить просто так, без всякой причины. Надо открыть и посмотреть. Надо сделать большой разрез на ее коже, в ее мышцах, в ее венах, раздвинуть плоть живота, внутренности и добраться до теплого, розоватого органа, отрезать его, удалить. Так крови больше не будет. Никогда, ни один гинеколог, ни один психиатр, ни один невропатолог не признал, что кровь исходила от внутреннего Нечто. Наоборот, мне давали понять, что внутреннее Нечто возникло из-за крови. «Женщины часто „нервничают“, потому что их гинекологическое равновесие является непрочным, весьма хрупким».

В тот вечер для меня стало очевидным, что главным было внутреннее Нечто, что именно ему принадлежала вся сила.

Я боролась с ним. Оно уже не было таким смутным, хотя я пока не знала, как его точно определить. В тот вечер я впервые приняла для себя сумасшедшую – допустила, что она существует в действительности. Мне захотелось принять свою болезнь такой, какой она была. Я поняла, что была той сумасшедшей. Она меня пугала, ибо носила в себе Нечто. Она вызывала у меня отвращение и все же привлекала меня, как те прекрасные гробы, в которых выставлялись святые мощи. Золото, драгоценности и другие красивые вещи для содержания черепов с прогнившими зубами, старых бледных костей, засохшей крови! И священники, окружающие их, со своими кадилами, покровами, хоругвями и одуревшей толпой, распевающей псалмы в процессии, следующей за этими уродливыми, высохшими останками. Плач и экстаз, исходящие из всех этих двигающихся губ, из всех этих потерянных взглядов, согнувшихся спин, пальцев, запутавшихся меж четок! Безумие! Таким было внутреннее Нечто, оно использовало то, что было самым лучшим в сумасшедшей, чтобы заставить ее обнажить худшее.