Слова - [8]

Лариса в одежде легла на кровать, видимо, готовясь к отъезду, я же, озабоченный, пошел курить на кухню. Не помню, сколько успел выкурить сигарет, как из комнаты услышал отчаянные крики о помощи:

— Витя! Витя! Быстрее, быстрее! Помоги мне!

Я вбежал в комнату и увидел, что Лариса тяжело и часто дышит, волосы разметаны, лицо раскрасневшееся, в глазах отчаяние и страх.

— Здесь, здесь, — сдавленно прошептала она, — что-то давит и не дает дышать, — и она слабеющей рукой показала на верхнюю часть груди.

Я пощупал пульс, сердце колотилось как взбесившиеся часы. Заметался в отчаянии по комнате в поисках лекарств, хотя точно знал, что их у нас в доме нет. Наклонился над ней, начал успокаивать, целовать невпопад, растирать холодные руки и ноги.

— Вызывай скорую, — прошептала Лариса и добавила, — если она успеет.

Какая скорая, если до районной больницы сорок километров, станичный фельдшер днем и ночью всегда готов, всегда пьян. Пришлось вызвать своего водителя с машиной. В дороге Лариса начала прощаться, попросила прощение за свою ревность и завещала весь свой гардероб, кроме нижнего белья, моей будущей жене.

— В приемном покое больницы, как мне показалось, ее не очень внимательно обследовали, но тем не менее сделали пару уколов (димедрол, реланиум, — про себя отметил я). Ларисе стало лучше, и нам сказали, что ничего страшного нет, все это нервное, и можно будет ехать домой. Вот после этого и начались мои муки, началось мое наказание безо всякого преступления (обидно, да?).

Без всякой, черт ее знает, закономерности, несмотря на то, что я старался приходить домой пораньше и старался больше уделить ей внимания, в том числе и сексуального, дня через два-три у Ларисы случался приступ. И опять я ее целовал невпопад, растирал ей руки и ноги, но ночью приходилось вызывать водителя с машиной и опять ехать в районную больницу.

Днем — работа, ночью — вояж до районной больницы. Кажется, сам стал доходить. И вот тут наподобие пророка явился мне очередной дежурный врач, весь уже заросший бородой и усами. И сказал мне:

— Сын мой! Я вижу, как ты мучаешься. Жена твоя, как казалось уже не раз, собиралась умереть. И не умрет! — твердо заключил он свою речь. И через некоторое молчание (наверное, советовался с Богом) продолжил:

— А чтобы ее вылечить, тебе надлежит применить некое древнее средство, но это потребует от тебя предельного мужества.

Виктор в этот момент усмехнулся:

— Вы уж извините за эти литературные экзерциции, но это так, для разнообразия (Извиняем, очень даже извиняем, сами, господи, грешны-с!).

Потом он продолжил:

— Вы знаете, я ему поверил. И действительно, сколько раз Лариса говорила, что умирает, и ни разу не умерла. Более того, иногда, даже не доезжая больницы, ей становилось легче. И я решился. Все приготовил, как сказал мне пророк, тьфу, врач.

Приступ не замедлил себя явить. Лариса заметалась по койке, не без примеси эротичности, начала часто дышать и постанывать. Я, как запрограммированный робот, пошел в кухню, взял в правую руку наполненное доверху водой ведро и с ним вошел в комнату. Ни в роже сумняшись (Ой, парень, не то, не то, а может, у него такая шутка? Но главное — действо, действо!), твердой рукой сдернул с нее одеяло и всю воду, находящуюся в ведре, залпом вылил на Ларису, невзирая на ее новую сорочку и все постельные принадлежности.

Лариса вздрогнула, смешно ойкнув при этом, затем некоторое время оцепенело смотрела не меня широко раскрытыми глазами, и вдруг до нее что-то дошло. Она враз вскочила на ноги и в мокрой сорочке, и сама мокрая рванула к наружной двери.

Здесь в разговор со смехом вступила Лариса:

— Вы знаете, когда муж вылил на меня холодную воду, до меня это не дошло, но когда я посмотрела не него, на его дурацкое выражение лица, на ведро в его руке, я поняла, что все — у него поехала крыша! И единственная мысль тогда была — спастись, убежать от него.

— С этого момента, — опять вклинился в разговор Виктор, — начались гонки — самое ужасное и смешное, что я испытал в этой жизни. С пустым ведром в руке, черт его знает, оно как будто приклеилось, я выбежал за Ларисой во двор. Я боялся одного, что она в таком виде выбежит на улицу, а там пойди доказывай — бил, насиловал ли, одним словом — позор. Кричу ей: «Лариса, постой!» — а она, дико озираясь, уже свернула за угол дома.

Со смехом в разговор вступила Лариса:

— Я бы могла сразу побежать по прямой к калитке, но, как и он, боялась позора. Начала убегать от Виктора вокруг дома, оглянулась, а у него вот такие глаза, — Лариса сделала из пальцев рук ободки и приложила их к своим глазам, — и голосом дурным что-то кричит, и пустое ведро у него в руке об углы дома бьется. Вот тут, думаю, мне и конец, надо бежать шибче.

— А я, — подхватил эстафету разговора Виктор, — никак не могу ее догнать. Это я, который играл в баскетбол за институтскую команду. Не знаю, наверное, кругов десять пробежали, смотрю, моя благоверная на финишную прямую к калитке пошла. Ну, думаю, если сейчас ее не остановлю — позор! Из последних сил сделал рывок и грудью ее сбил. Лежим на земле подле друг друга, тяжело дышим. Я хотел было сказать ей что-то убедительное и в жесте поднял правую руку, и вместе с рукой поднялось это подлое ведро. Лариса как только это увидела, заскулила по-собачьи и начала по земле отгребать от меня руками и ногами.