Слова идолов - [3]

— 3, 15, 26, 63, 65 и 16, - проговорил левый идол так, как если бы летучая мышь-вампир умела говорить.

— Центральный идол, какие лотерейные номера выиграют на следующей неделе?

— 8, 22, 24, 45, 50 и 55, - сказал центральный идол голосом, похожий на разряд венерианской молнии между густыми облачными берегами.

— Правый идол, какие лотерейные номера выиграют на следующей неделе?

— И если кто не почитает всеведущих идолов, злоупотребляя их знанием ради низкой финансовой выгоды, тот будет после смерти ввергнут в нижайший круг Ада, где ядовитые черви будут точить его чрево изнутри во веки веков, и не будет ему ни отдыха, ни облегчения, — монотонно сказал правый идол.

— Что? — беспомощно спросил меня мужчина. — Это правда?

— Не знаю. Никогда раньше такого от них не слышал. Но это не значит, что это неправда.

— Но вообще… это был правдивый идол, или лживый идол, или…

— Вы подписали отказ от ответственности, так?

— Да, но… Слушайте, а что бы сделали вы?

Я вздохнул.

— Знаете, я провожу лето в храме трёх всеведущих идолов, из которых один всегда говорит правду, другой всегда лжёт, а третий отвечает случайным образом, а все мои друзья тем временем стажируются в топовых IT компаниях. Потому что консультант по профориентации сказал мне, что сравнительное религиоведение — это лёгкие пятёрки для тех, кто не врубается в программирование. Я зарабатываю 8.55 в час. Пожалуйста, не просите у меня финансовых консультаций.

— Но можно я…

— Могу вам только сказать, что сувенирный магазин сзади, а… Эх… Ларёк с пирожками из пингвинов и обезьян даёт скидку в 30 % по выходным и праздникам. Хорошего дня.

* * *

— Здравствуйте, — сказал я. — Добро пожаловать в храм трёх всеведущих идолов, из которых один всегда говорит правду, другой всегда лжёт, а третий отвечает случайным образом. Я могу чем-то помочь?

Старый мужчина опирался на ходунки.

— На прошлой неделе умер мой сын. Ему было только сорок. У него трое маленьких детей. Он никогда не увидит, как они взрослеют. Я хочу спросить Бога, почему он забрал моего сына.

О Господи.

— Слушайте, мне правда ужасно жаль, но здесь у нас не такие боги. Мы тут больше специализируемся на надоевших логических загадках. Вам, наверное, лучше…

Старик повернулся лицом к лицу к левому идолу.

— Почему ты забрал моего сына?

Глаза идола загорелись красным, и он заговорил голосом, подобным морозному треску на высоком окне.

— Ты слышал, что жизнь — это сон внутри сна. Более того: это сон внутри драмы внутри игры внутри развлечения внутри сна. Жизнь завладевает тобой, она формирует зависимость, она — состояние потока превыше всех состояний потока, — до такой степени, что всякий играющий в неё забывает в пылу момента обо всём остальном, — но она только часть Всего. Все мы должны со временем переходить к следующим частям, и некоторые переходят раньше других. Это несправедливо к тем, кто остался — но и они со временем уйдут в края, где любая «несправедливость» кажется несущественной мелочью. Мои соболезнования твоей семье.

Старик повернулся к центральному идолу:

— Почему ты забрал моего сына?

Певучими вздохами центральный идол ответил:

— Ты слышал, что сказано:

Убитый мнит, что он убит, и

убийца мнит, что пролил кровь, —

от них пути мои сокрыты,

какими вновь иду и вновь.[1]

Твой сын не умер. У тебя не было сына. Ты обвёл контуром облако атомов, качеств и божественного огня и назвал его сыном. Теперь оно растаяло. В Багдаде есть нефтяник, у которого в вилочковой железе есть один атом азота, некогда бывший в теменной коре твоего сына. В Бельмопане есть один сирота с улыбкой твоего сына; в Братиславе — один бизнесмен с добрым нравом твоего сына. В Бангкоке живёт один очень праведный монах, который только что подумал мысль, никому не приходившую в голову, кроме него и твоего сына. Сказано:

Не умер он; теперь он весь в природе;

Он голосам небесным и земным

Сегодня вторит, гений всех мелодий,

Присущ траве, камням, ручьям лесным,

Тьме, свету и грозе, мирам иным,

Где в таинствах стихийных та же сила,

Которая, совпав отныне с ним,

И всех и вся любовью охватила

И, землю основав, зажгла вверху светила.

Прекрасное украсивший сперва,

В прекрасном весь, в духовном напряженье,

Которое сильнее вещества,

Так что громоздкий мир в изнеможенье,

И в косной толще, в мертвом протяженье,

Упорно затрудняющем полет,

Возможны образ и преображенье,

Когда, превозмогая плотский гнет,

В зверях и в людях дух лучей своих глотнет.

И в небесах времен видны затменья,

Как в мире, где небесные тела

Превыше смертного недоуменья,

И днем звезда в пространстве, где была;

Смерть — разве только низменная мгла,

В которую сияние одето.

Дарует мысль сердцам свои крыла,

И выше смерти — вечная примета! —

В эфире грозовом живые вихри света.[2]

Старик не ответил. Он только повернулся к последнему идолу и спросил:

— Почему ты забрал моего сына?

Голосом, подобным рису, сыплющемуся по алюминиевым трубам, идол справа сказал:

— Мы всеведущи, но не всемогущи. Нам запрещено открывать, возможно ли истинное всемогущество. Мы можем сказать только одно: существует Судия или нет, но в мире нет правосудия; в ограде Времени его нет. Утрату твоего сына оправдать невозможно, и я не могу сказать ничего, что осчастливит тебя. Но это нормально: у тебя и нет задачи быть счастливым. Ничего страшного, если не станешь им. Теперь твой единственный долг — утешать твою невестку и баловать внуков. Займись этим — и будешь благословен теми богами, о которых смертным только и дозволено знать.