Слова через край - [12]

— Готов поклясться, что вам хочется ответить: «На эти деньги я сделал бы людям много добра».

— Конечно, сделал бы, но только тайком. Одно время я становился у окна и, когда мимо проходил нищий, сбрасывал вниз пакет с купюрами по пятьдесят лир каждая, выскакивал на улицу и шел за бедняком. Не берусь вам даже описать, какую он испытывал радость, когда в уединенном местечке мог наконец насладиться зрелищем своего богатства. Мне хотелось сказать ему, что деньги эти подкинул я, и потом бы мы вместе пошли в театр. Прибегал я и к другому способу: проделывал дырку в брюках, и через нее, когда шагал по людным улицам, сыпались на дорогу свернутые в трубочку деньги.

— Если позволите мне кое-что добавить, я вам расскажу о нищем, которого знал при жизни. По его вине я прожил очень тяжелый год — и никогда этого не забуду. Помнится, мне по дороге на службу неизбежно нужно было проходить мимо этого нищего. Иногда у меня была при себе мелочь, иногда — нет. Тогда-то и начинались мои мучения. Я проходил мимо, будто бы поглощенный чтением газеты, либо проносился бегом, окликая воображаемого приятеля в толпе; иной раз я пережидал, стоя у афиши, когда нищий отвлечется, чтобы проскочить через улицу, а иной раз заранее начинал рыться в кармане, еще за десять шагов, когда он замечал меня издали. А поравнявшись с ним, бормотал словно бы про себя: «Черт побери, ну просто ни гроша!» Однажды в кармане у меня лежало две лиры. Я смутился, отдал ему две лиры. А ведь мог ему сказать: «Дайте мне лиру восемьдесят пять чентезимо сдачи». Как по-вашему? Или же: «Дайте мне сдачи лиру и девяносто». В конце концов я переселился за мост Кольт, где нищий был слепым.

— Я тоже знал одного нищего, по имени Таб. У Таба была жена и двое детей. Одному не было и двух, его звали Нин, а второму — шесть лет, очень своенравный паренек. Старшего Таб водил по улицам, но нередко, когда он взывал: «Синьор, мой несчастный ребенок…» — ребенок-то давно куда-то удрал. К счастью, нищие обычно говорят неразборчиво, иначе бы Таб не раз оставался ни с чем.

Таб надеялся, что со временем младший поможет ему в работе, и заранее веселился до упаду. Он изображал из себя богатого прохожего, а малыш должен был бежать к нему с оловянной тарелкой в руке.

По воскресеньям, если погода была хорошая, они всей семьей выходили на прогулку и по дороге то и дело протягивали прохожим руку. Маленький Нин очень смешил женщин, когда просил жалобно: «Подайте милостыню, подайте милостыню».

На площади Таб всегда становился метрах в двадцати от Тико. Кто шел с севера, вначале натыкался на Тико, а кто шел с юга — на Таба. Я ни разу не видел, чтобы один и тот же человек давал милостыню обоим, за исключением одного робкого молодого человека. Тико, по натуре очень злобный, часто небрежным жестом опускал в карман монету, но это была уловка, чтобы досадить сопернику. Однажды он подбросил в воздух сверкающую серебряную монету, в другой раз начал хныкать и таким манером собрал вокруг себя толпу. Но как-то раз Таб, едва стемнело, направился домой и, проходя мимо Тико, хотел крикнуть ему: «Каналья!» И тут его осенило: он бросил в черную шляпу Тико монету и, приободрившись, продолжал свой путь.

Ночью Табу приснился чудесный сон: его младший, Нин, сидит в кресле на углу улицы. Нин стал толстый, розовощекий, на груди у него золотая цепь, и все прохожие бросают в его новую шляпу серебряные монеты, куда более крупные, чем монета Тико.

Мы спустились на широкую просеку. Небо потемнело, и в тучах проносились огромные черные птицы.

— Тучи в трауре, — сказал я; этот красивый образ навеяли черные крылья странных птиц.

Несколько минут мы молчали. Наконец мой проводник сказал:

— Так называемый траур — кажется ли он вам разумным установлением?

— Поскольку это — установление, то и оно подвержено влиянию времени, — ответил я. — К примеру, прежде люди одевались во все черное, и стоило это тьму денег, пожалуй даже больше, чем сами похороны. Потом некоторые стали лишь нашивать широкую черную полоску на рукав. Теперь же распространился иной обычай — тоненькая черная нашивка на лацкане пиджака и обшлаге пальто. Это новшество мне нравится, оно делает траур доступным даже беднякам, у которых есть либо пиджак, либо пальто.

Глава седьмая

— Тсс, мы добрались, — прервал меня мой спутник.

Мы очутились в большой сырой пещере. Луч света проникал через дыру в потолке и в щель маленькой дверцы.

— Ведите себя непринужденно, не то они поймут, кто вы такой на самом деле, и горе мне тогда…

В огромном внутреннем дворе было полно призраков. С высокой скалы за ними надзирал дьявол.

— Это лжецы, — объяснил мне мой знакомый.

Мне казалось, будто взгляды всех устремлены на меня. И чтобы выглядеть непринужденно, я принялся свистеть.

— Кто свистит? — рявкнул дьявол, с силой взмахнув бичом.

У меня от ужаса волосы встали дыбом. Никто не ответил.

— Может, это я? — грозно спросил дьявол, скрежеща зубами.

— Я свистел, — выкрикнул кто-то.

— Нет, я, — вмешался другой.

Минуту спустя весь двор огласился воплями: «Это я, это я, это я».

Дьявол, раздавая удары бичом направо и налево, быстро восстановил спокойствие.