Слоны могут играть в футбол - [8]

Он получше устроил подошвы дорогих туфель на скользкой ступеньке, закрыл глаза, сделал усилие. Сначала показалось, что «небо» придавило его, но в следующую секунду поддалось, отворилось. Он заулыбался: сначала куда-то вверх, в темноту, где его никто не мог видеть, а потом, обернувшись, Маше. Впервые взял ее за руку и втянул в эту темноту. Она приземлилась рядом. Уже нужно было идти ко второй двери, ведущей на крышу, но они не шли.

— Я в первый раз так по лестнице залезла, — тихо сказала Маша.

— Скорее страшно или интересно? — спросил он.

— Ну… если вы думаете о чем-то высоком… то интересно.

Вышли на крышу. В одну сторону был виден порт и театр, в другую — залатанные крыши на дореволюционных зданиях. Маша прошлась, встала у края.

— Я в первый раз так город вижу.

— Опять в первый?.. Да, все в жизни когда-то бывает в первый раз!

Это была не очень удачная фраза. Маша посмотрела на него. Потом сказала:

— Соглашусь.

И больше ничего не говорили какое-то время, Дмитрий даже испугался, что мог неправильно понять Машин ответ. С чем она согласится? Или на что?

— Грустно, — сказал Маша, — сверху все какое-то полуразрушенное… Ни фига не Вена.

И пошла бродить дальше. Он крикнул:

— Отойдите от кромки. Вы что! Это опасно! — Она обернулась. — Я же за вас отвечаю!

Она не отошла.

— Мне вчера семнадцать исполнилось… Должно было что-то измениться, а все осталось, как было.

Он крикнул:

— А что должно было измениться?

Маша сказала тихо, но он услышал:

— Хорошо, что вы написали.

Промолчал. Потом крикнул:

— Ничего, что мы встретились? Может, родителям сказать?

Она покачала головой.

— У вас шарф есть?

Кивнула. И снова — молча.

— Наденьте, а то простудитесь!

Ничего не произошло, он стал приближаться.

— Наденьте! Серьезно, а то я вас затащил черт знает куда! Я за вас отвечаю!

Она достала из рюкзака и протянула ему шарф. Ничего себе. То есть, она предлагала ему самому это сделать? Значит… Что это значит? Он несколько раз бережно обмотал шарф вокруг ее шеи, поправил. И каждый раз Маша подавалась вперед, слегка касаясь волосами его пиджака. Однако, все в этом мире когда-нибудь заканчивается, закончился и шарф. И получилось, что Дмитрий ненадолго обнял Машу. Он вспомнил слова Семена и почему-то произнес вслух:

— Интересный собеседник…

— Я? — удивилась Маша, — Я вообще не очень люблю разговаривать.

— Да?

— А что разговаривать, если и так все понятно?

Это можно было толковать по-разному. Либо как то, что все в жизни в целом понятно без слов, либо Маше было понятно, что сейчас происходит между ними.

— Все понятно? — Он сделал ставку на первый вариант. — В жизни?

Опять прекратила разговаривать и просто несколько раз кивнула, как кукла фарфоровой головой.

— То есть, слова не нужны?

Покачала головой в стороны.

— Мы в молчанку играем?

Кивнула. Улыбнулась. И он улыбнулся. Принял игру. Она взяла его за руку и повела вниз, в темноту.

С насколько сильным волнением он вел ее вверх по улицам, с настолько сильным спокойствием она повела его вниз, к морю. Если бы не игра, он бы мог рассказать разное-интересное про лестницы, по которым они спускались, про архитектора порта, про тайные выходы из катакомб. А без слов получалось очень глупо: просто семенил сзади, ничего не понимая и не контролируя. Она иногда оборачивалась, и сложно было поверить в то, что меньше, чем день назад он разговаривал с ней свысока, поучал, как безусловный, недосягаемый авторитет. Эта пропасть между ними сначала исчезла, а потом перевернулась в обратную сторону. Теперь, как будто, Маша знала гораздо больше и сама могла ему рассказать о том, как среда формирует человека и насколько важно окружение.

Цивилизация вскоре закончилась, они пересекли Тропу Здоровья. Потом через какие-то гаражи продрались к еще зеленому спуску, а там уже находился причал с яхтами. Линия берега загибалась подковой, кроны нависали над ней, отсюда совсем не было видно города.

Большинство яхт носило женские имена. Их называли в честь дочерей: считалось, что это оберегает и приносит удачу. Большие, маленькие, красные, белые, они покачивались, поскрипывали, звучали какой-то одной гулкой нотой. Маша остановилась около небольшого домика со снастями. Домик не предназначался для жизни, но там, похоже, жили, и выглядел он поэтому уныло, как дом в гетто. Из приоткрытого окна пахло жареной рыбой. У входа стоял рассохшийся венский стул. Маша села, откинула ногой сломанную стрелку флюгера. Ветер переменился, и вместо жареной рыбы запахло морем.

Дмитрий не знал, что делать, и просто смотрел на эту картину: черная кухня гетто, Маша сидит на стуле, стрелка из жести бьется на песке под ветром, — наверное, флюгер сломали дети. Справа за домом — та длинная сторона пляжа, где ветер свистит в лодках, и кажется, что свистят пули, а слева за домом — та сторона, где ветер лежит на берегу ровно, почти беззвучно. И вот оба эти ветра добрались до Машиного лица, укутали в волосы, превратив голову в черное перекати-поле. Она осталась так сидеть, ничего не поправляя. Потом встала и пошла к причалу, мимо «Елены», «Вероники» и «Царицы Тамары».

У конца пирса качалась «Мария». Она была самая маленькая, самая красивая, настолько ладная и ухоженная, что казалась не настоящей яхтой, а корабликом из бутылки. Цвет дерева был очень красивый, назывался «коньячный» — Дмитрий вспомнил, что какое-то время назад искал такой паркет, не нашел и довольствовался обычным «дубом». Маша стала отвязывать яхту. «Так не положено, — подумал Дмитрий, — в кино же в таких случаях просят разрешения у каких-то диспетчеров». Но в этот день уже много чего было не положено, к тому же он проиграл бы в молчанку, если бы заговорил. Запрыгнул на палубу, Маша оттолкнула яхту от причала, запустила двигатель.