Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - [53]

Ольга была далека от всех этих передвижек на карьерной доске вокруг ее персоны. Новый год она встретила в камере. Дни тянулись тусклые и похожие один на другой, как семечки из кулька. От своего бессилия в создавшейся ситуации она ночами плакала. Ей было страшно от лязга всех этих железных дверей, от топота по бесконечным лестницам и коридорам, криков истязуемых. Было обидно попасться, не успев ничего сделать. Затем в ее голове все большее место стала занимать мысль, что все они проверили, все сказанное ею подтвердилось, но они тянут время в надежде на ошибку с ее стороны — проговорится на допросах или в камере сочувствующим теткам или бравым девахам, кричащим, как их обидели полицаи, забравшись рукой между ног и вытащив оттуда сахар. Она научилась различать этот сорт людей по тому, как они сразу замолкали, когда говорить начинала она, думая услышать исповедальные мотивы. Она должна была прожить месяц, два, пять, сколько надо без права на ошибку. Ольга не отбрасывала и такой мысли, что кто-то, думали немцы, будет ею интересоваться из-за стен тюрьмы, а они тогда потянут за ниточку. Ей это, с горечью и одновременно с радостью думала она, не грозило. Она — одиночка, и этим все сказано. Она думала о своем провале. Много думала и поняла, что, конечно, ее легенда была слабой, но разве она была в ответе за такой поворот? В тюрьме встречались беженки, которых ветер войны сорвал с насиженных мест и гнал по дорогам, как осенние листья, но никто из них не сидел так долго, как она. Что было делать? Только повторять как молитву: да, я жила в Смоленске, моих родителей большевики арестовали, о их судьбе я ничего не знаю, бежала оттуда в Латвию, без документов, вы меня задержали. Кто может подтвердить? Мой дядька, сестра двоюродная. У кого жила здесь, в Двинске? Имя знаю, фамилию не знаю, пробыла то у этой женщины три с половиной дня.

Антонию она не подозревала: тетка вся на виду, да и раньше у нее останавливались люди. Выдавать кого, беженцев? Какой смысл? Они потом ей окна разобьют. Этот ее гость? Но что он мог узнать из двадцатиминутного разговора? И потом — он же старый друг Антонии, а та, по словам Яна, человек надежный. Голова ото всего шла кругом. Вероятно, просто случай: проверка документов, их отсутствие, неубедительность беженских россказней. И почему в Ригу через Дундагу? Зачем вообще было упоминать Ригу? Остановилась бы на Дундаге и точка, осмотрелась, получила документы и тогда пошла в Ригу. Тихо все получилось бы. А сейчас сколько шума наделала! Даже если освободят, то известят же они Ригу, придешь туда и, здрасте вам, тамошние политические сразу тебя вычислят, из тюрьмы гостья! Эх!

Ольгу выпустили в последней декаде июня, и она, выйдя из ворот тюрьмы, почувствовала такую опустошенность, такое одиночество, тоску и жалость к самой себе, что, прислонившись к какой-то стене, горько заплакала. Такие сцены здесь были не в новинку, к ним привыкли, и люди обходили ее, отворачивая лица. Война! У всех горе. В кармане была справка об освобождении из тюрьмы, хоть какой, но документ, подумалось ей. Она вытерла слезы. К Антонии решила вначале не идти, мало ли что. Потом подумала: у меня же нет никого, чего бояться? На какие шиши я доберусь до дядьки? И она направилась к уже знакомому дому. Антония остолбенела, увидев ее.

— Как, опять ты? Назад, в Смоленск идешь? Удивление хозяйки было столь неподдельным, что Ольга отбросила мысль о вмешательстве Антонии в ее судьбу.

— Да нет, я в тюрьме все это время пробыла.

— Как в тюрьме? Где? — не поняла та.

— Здесь, у вас в городе, — и она, всхлипывая от горя и унижения, поведала о случившемся. Антония плакала вместе с ней.

— Надо же, сволочи. В тот день они облаву страшную проводили, я помню. Но чтобы восемь месяцев тебя продержать! Их всех взорвать надо, — распалилась хозяйка. — О беженцах они всегда расспрашивают, но мне и в голову не пришло, что рядом ты, здесь, в тюрьме.

Присев на диван в знакомой малюсенькой гостиной, Ольга поведала о своих злоключениях. Антония, слушая ее, лишь вытирала глаза и сочувственно кивала. На предложение пожить у нее Ольга решительно отказалась. Она боялась, причем панически, этого ставшего для нее проклятием города.

— Если можете, дайте мне взаймы денег на билет до Елгавы и дальше до Стенде, а там и Дундага близко.

Антония тут же открыла тумбочку и дала несколько бумажек.

— А что это за деньги? — спросила Ольга.

— Марки, дочка, марки. Ты что, их не видела?

— Как же не видела, у меня прошлый раз было немного, а в тюрьме все исчезло. Я пришлю вам, вы не беспокойтесь.

— Ладно, ладно, пришлешь — хорошо, не пришлешь — не умру от бедности. Поешь и отдохни, а потом поедешь. Поезд так и так утром. И вот что, возьми визитную карточку Альфреда, может, он тебе в Риге поможет.

Через день Ольга сидела с дядей на скамеечке около его дома. Она с наслаждением расслабила натруженные при ходьбе ноги, вдыхала вечерний свежий воздух и слушала соловьиные трели. Ей не хотелось ни говорить, ни отвечать, ничего не делать, только вот посидеть в этом мирном уголке, далеком от войны и тюрьмы.