Слоник из яшмы. По замкнутому кругу - [2]

Старшина задержал незнакомца и повел к мотоциклу. Женщина с книгой улыбнулась мне, как старому знакомому, и протянула несколько ромашек.

Возле мотоцикла мы замешкались, потому что иностранец не хотел сесть в коляску, но старшина был настойчив. Когда мы приехали в отделение милиции, женщина с книгой находилась там.

Дежурный проверил документы задержанного. Им оказался турист, студент Гейдельбергского университета Курт Зибель. Старший лейтенант повертел в руках черный сверток и решил вскрыть его, но женщина сказала: «Не надо. Там может быть непроявленный негатив, и вы его засветите!» Дежурный передал ей пакет.

«Что это вы с таким увлечением читаете?» — спросил я женщину, на что она охотно ответила: «Франсуа Мориак, «Клубок змей». Удивительный дар запечатлевать мельчайшие движения человеческого сердца!»

Мой рассказ близится к концу, и мне хотелось бы, в свою очередь, задать вам несколько вопросов. Разумеется, если я могу…

— Пожалуйста.

— Что было в черном свертке Зибеля?

— Шифровка, которую прочли наши специалисты, — ответил я.

— А женщина с романом Мориака?

— Лейтенанту Климовой сообщили, что в ее районе появился подозрительный иностранец…

— Понятно… Вы получили протокол милиции и доклад лейтенанта Климовой, зачем же вам понадобились еще мои дилетантские суждения?

— Чем разнообразнее точки зрения, тем ярче предстает объект суждения. Разве не так?

— Пожалуй, так, — согласился Жбанков.

Мы простились. До отъезда из Москвы мне предстояла встреча с экспертами, важный разговор по телефону с ГДР и доклад полковнику Каширину. Поезд уходил вечером.

В этот день Ксюша дежурила и ей с трудом удалось вырваться из больницы.

На платформе посадочная суета.

В купе холодный свет ночника, а за окном яркие фонари перрона. Купе двухместное, но я знаю, второе место не продано. Мы молча сидим рядом, рука в руке, Прошло столько лет, а в ней почти ничего не изменилось. Тот же тяжелый узел волос на затылке, лучистые карие глаза, чуть побелевшая на горбинке линия носа, полные, немного вывернутые в улыбке, яркие губы. Выражение ее лица грустно. Мы снова расстаемся на неопределенное время. Слишком много в нашей жизни было встреч и расставаний, с самого первого дня, с первого нашего свидания. Фронт подходил к Воронежу — мое боевое крещение. Я только закончил архитектурный институт и попал в строительный батальон, но знание языков круто изменило мою военную судьбу. Переподготовка. Войсковая контрразведка. Снова фронт. Легкая контузия. Медсанбат. Молодой врач Ксения Вязова — первая встреча и первое расставание.

Я еду на восток, куда ведут следы шифровки голицынского тайника. Кто знает, куда меня еще занесет судьба. Мы с Ксенией молчим. Когда-то я писал стихи, и мне вспомнилось:

Мы расстаемся, словно на вокзале —

Так много хочется и нечего сказать…

Хочется что-то сказать? Пожалуй, нет. Это молчание устраивает нас обоих.

Условный стук в дверь, в купе входит человек в сером спортивном костюме. Это капитан Гаев.

— Здравствуйте, Ксения Николаевна! — Со мной он не здоровается: час назад мы виделись в управлении, — Федор Степанович, — Гаев протягивает мне засургученный пакет, — экспертиза. Думал, не успею.

Я кладу пакет в боковой карман.

— Ксения Николаевна, я на машине, подождать вас? — спрашивает капитан.

— Спасибо. Доберусь на метро.

— Федор Степанович, в случае чего — телеграмму. Буду через три часа! — говорит Гаев, разглядывая кончик своего галстука. Ему очень хочется занять второе место в купе; Ксюша понимающе улыбается.

Простившись, Гаев выходит из купе и осторожно задвигает за собой дверь.

Через приспущенное окно с перрона доносится жеваный звук репродуктора: «Скорый поезд… отправляется через пять минут… просят провожающих…»

Свет фонаря падает на Ксюшу. Привстав на носки, положив руки мне на плечи, она говорит, голос у нее глухой от волнения:

— Ты, Федя, там…

— Понимаю.

Я целую ее, и Ксения выходит из купе. Жду у окна. Она стоит на платформе, приложив пальцы к щеке.

Поезд трогается и медленно набирает скорость.

За вагоном до конца платформы бежит человек в плаще, в руке его зажата шляпа, он что-то кричит, улыбается…

От щедро облитого светом перрона мы уходим в глубокую синь осеннего вечера. Окна домов освещены светильниками, рожками люстр — огни Москвы. Тяжело дыша, перед окнами разворачиваются фабричные корпуса. Задергиваю занавес, включаю настольную лампу.

Я всегда хорошо отдыхаю в поезде. Но на этот раз как-то беспокойно, пожалуй, тревожно. Ничто мне не угрожает, и страха, даже инстинктивного, нет, но тревожит неизвестность…

Проводник вносит чай с лимоном, запечатанный сахар и пачку печенья.

После его ухода достаю блокнот, ручку.

Хочу переосмыслить материалы дела, эпизоды, казалось бы ничем между собой не связанные, и найти между ними общность, логическую нить.

Открыв блокнот, пишу:

«1. «Формика руфа».

Под латинским названием лесного рыжего муравья — голицынская история.

Итак, «формика руфа» — утечка важных сведений из Верхнеславянского завода.

Дело второе. В блокноте я написал:

2. «Счастливая таблица».

В середине июля радиостанция «Дойче велле» («Немецкая волна») после глав из книги Рудольфа Гесса, узника Шпандау, передала добавление к выигрышной таблице лотереи в пользу землячества Кенигсберга около ста четырехзначных чисел. Предполагая, что переданное добавление к таблице может быть шифровкой, адресованной резиденту в СССР, мы направили ее в дешифровку.