Слон императора - [103]
Свернув в сторону, мы подошли к боковому входу, который был полускрыт стенкой из камня, покрытого изящной и очень богатой резьбой. Тут провожатый передал нас с рук на руки важному дворецкому, которого сопровождали еще двое слуг, и они повели нас по длинному пустому коридору, по обе стороны которого тянулись закрытые двери. Шаги по мраморному полу гулко разносились среди изразцовых стен. Глава эскорта шел впереди, а его помощники – чуть позади нас, и мы вполне могли сойти за пленников, которых ведут в темницу. Однако подобную мысль отгонял густой запах розовой воды, насыщавший воздух. Мы быстро поднялись по двум лестничным маршам и проследовали по галерее, под которой находился просторный зал, где стояла, вероятно, тоже ожидая аудиенции у халифа, кучка людей, одетых, как и мы, в черное. Я, конечно же, не мог понять, придворные это или чиновники. Находившиеся внизу не поднимали голов, а наши сопровождающие – это было очевидно – не хотели, чтобы мы попались им на глаза.
Дойдя до конца галереи, мы попали в новое помещение. Дворецкий и его спутники тихо отступили, закрыв за собой дверь, и мы с Озриком остались одни.
Мы переглянулись. Комнату, где мы находились, можно было сравнить разве что с ювелирной шкатулкой. Сквозь панели цветного стекла на потолке на роскошные шелковые гобелены, закрывавшие стены, падал свет. Лежавшие под ногами толстые ковры были покрыты прекрасными узорами, изображавшими цветы и фрукты. На каждом участке, не закрытом тканями, сверкали золотые листочки. Запах розовой воды был здесь так силен, что мы с трудом переносили его. Прямо перед нами висела занавесь, делившая залу пополам. Ткань ее была столь тонка, что колыхалась от малейшего дуновения. Дневной свет свободно проникал сквозь нее, но благодаря искусству ткачей увидеть, что находилось по ту сторону занавеси, было невозможно.
Я предположил, что нас привели в одно из помещений верхних покоев дворца с окном, выходящим на Тигр. Напрягая слух, я пытался уловить журчание реки, но тут – о чудо! – из-за занавеси послышались сладкие трели, в которых я узнал песню соловья.
Мы с Озриком стояли перед занавесью и смиренно ждали, что же произойдет дальше. Время тянулось медленно. Я думал о том, что нас, наверное, кто-то тайно разглядывает, но не осмеливался крутить головой и откровенно высматривать спрятанный где-то глазок. Птичье пение смолкло, потом возобновилось, потом вновь затихло… И больше не было слышно ни звука, ни малейшего движения. Еще немного времени спустя занавесь перед нами шевельнулась, чуть заметно затрепетала, и я услышал еле слышный шорох. Новая пауза – и, наконец, невидимая рука или какой-то спрятанный механизм одним неторопливым плавным движением отодвинул занавеску.
Вторая половина помещения оказалась еще великолепнее. С боковых стен смотрели одно на другое огромные, от пола до потолка, зеркала. Хотя нет, они висели не друг напротив друга – зеркала были установлены под углом, чтобы отражать свет, падавший с потолка на заднюю стену и сотни драгоценных камней, нашитых на ткань украшавшего ее гобелена. Камни – аметисты, рубины и изумруды – вбирали в себя свет и сияли во всем своем великолепии. Кроме того, ткань гобелена сверкала золотыми и серебряными нитями. К свисавшему с потолка в углу шелковому шнуру была привязана золотая птичья клетка. Рядом со скромным светло-коричневым одеянием ее обитателя, соловья, цвета рукотворных украшений казались еще ярче и пышнее.
Прямо перед нами на полу было сделано возвышение: на тех, кто находился на нем, нужно было смотреть снизу вверх. Там, развалившись то ли на диванчиках, то ли на подушках, сидели двое юных отроков. Одного из них я узнал с первого взгляда. Это был Абдаллах, сын халифа Харуна, которого я видел в саду Джафара. Вторым должен был быть не кто иной, как его сводный брат Мохаммед, наследник престола. Мальчики, действительно казавшиеся ровесниками, были одеты одинаково – в длинные черные кафтаны и облегающие черные штаны – и носили на головах черные тюрбаны. Различие между ними состояло лишь в том, что тюрбан Мохаммеда был украшен бриллиантовой брошью в форме многоконечной звезды, а Абдаллах обходился без украшений.
Мы довольно долго смотрели друг на друга, не произнося ни единого слова. Затем – я даже вздрогнул от неожиданности – одно из зеркал повернулось, и оказалось, что это дверь. Через нее в комнату вошел высокий и хорошо сложенный, хоть и сухощавый, красивый мужчина лет тридцати. Лишь аккуратно подстриженная черная борода четырех-пяти дюймов длиной немного не вписывалась в его облик. Я не заметил на нем никаких украшений, однако его распахнутый черный халат открывал на обозрение серую шелковую рубаху, ворот и манжеты которой были искусно отделаны вышивкой. На голове у него была высокая шляпа из черного фетра, похожая на те, которыми снабдили нас с Озриком, но у него она была обмотана черным, естественно, тюрбаном, свободный конец которого ниспадал ему на спину. Отроки поспешно выпрямились на своих подушках. Я же без всяких подсказок догадался, что мужчина, вошедший в комнату, был не кем иным, как их отцом, Харун ар-Рашидом, повелителем правоверных, халифом Багдада, тенью Аллаха на земле.
