Сломанный клинок - [21]

— Взгляните вон на того пса, мессир Франсуа. Вон тот, с подпалинами на груди…

— Великолепное животное, клянусь святым Юбером! — отозвался тот, с удовольствием знатока оглядывая громадного бордосского дога. — Я бы не побоялся оставить его с вепрем один на один.

— И не ошиблись бы, — с гордостью кивнул Пикиньи. — Прошлой осенью Мальмор сразил мессира кабана в честном одиночном бою.

— Я помню! — обрадовано вмешалась Аэлис. — Такой был страшный вепрь, трехлеток, вот с такими клыками!

Франческо обернулся и с улыбкой посмотрел в ее блестящие от возбуждения и радости глаза. Аэлис смутилась и поспешно отвела взгляд, обратившись с каким-то незначительным замечанием к Жаклин.

Сборы подходили к концу, мессир Гийом велел подавать лошадей. Держа под уздцы белого иноходца Аэлис, Робер подвел его к подножию лестницы, с бьющимся сердцем следя за неторопливо спускавшейся по ступеням девушкой. Алый бархатный плащ бросал розовый отблеск на белую шею Аэлис. Робер с нетерпением ждал минуты, когда сможет, подсаживая в седло, коснуться ее руки и заглянуть ей в глаза. Он уже готов был шагнуть навстречу, но Франческо опередил его.

Робер не успел даже опомниться, как проклятый флорентиец с непостижимой наглостью поднял девушку на воздух и что-то шепнул ей, не особенно торопясь опустить на седло. Он видел, как вспыхнули щеки Аэлис, — на секунду Робер словно ослеп от бросившейся в голову ярости, а когда пришел в себя, итальянца возле Аэлис уже не было и она с тревожным любопытством наблюдала за чем-то, вытягивая шею.

Успокоившись, Робер глянул в ту сторону и увидел другого флорентийца, почему-то сидящего прямо на ступенях. Вокруг суетились итальянские слуги, Пикиньи и Франческо с расстроенными лицами стояли рядом, а по лестнице уже спешил капеллан, исполнявший в замке обязанности домашнего лекаря.

— Что случилось, госпожа? — спросил Робер, подойдя к Аэлис.

— А-а-а, Робер… — Она рассеянно улыбнулась ему и снова отвернулась, с интересом наблюдая за происходящим. — Сама толком не знаю, кажется, мессир Жюль оступился и вывихнул ногу, а может, сломал… Вон как кривится!

Джулио действительно морщился и охал, а когда отец Эсташ коснулся его лодыжки, застонал и попросил оставить его в покое.

— Мессиры… — добавил он, обращаясь к Пикиньи, — мессиры, не ждите меня и отправляйтесь спокойно! Как видите, охотника из меня сегодня не получится.

После обмена пожеланиями и сожалениями Джулио под наблюдением мэтра Бертье и капеллана был отнесен к себе в комнату, и охотники наконец отбыли.

Когда затихли вдали последние отзвуки рогов, Джулио с перевязанной лодыжкой терпеливо лежал у себя в постели, слушая абракадабру обоих врачевателей, которые никак не могли договориться, чем поить пострадавшего и из чего ставить припарки. Когда спор был наконец разрешен, он перехватил взгляд Бертье и знаком попросил его остаться. Тот понимающе опустил веки.

— Мне самому не изготовить примочку, — сказал Филипп смиренным тоном, — вы, отец мой, в этом куда искуснее. Я тогда побуду возле больного, может, ему что понадобится.

— Конечно побудьте, мало ли что, — согласился польщенный капеллан. — Но вообще ему лучше поспать.

— Посплю, падре, посплю, — сонным голосом отозвался Джулио. Выждав, пока шаркающие шаги отца Эсташа затихли в коридоре, он выскочил из постели и прошелся по комнате, разминая ноги.

— Вам бы представлять в мираклях, мессир, — заметил с усмешкой Бертье.

— Хотелось поговорить, и я просто не знал, как избавиться от охоты.

Джулио подошел к окну и опустился в кресло, задумчиво глядя на мягкую линию зеленых холмов. Бертье сел рядом.

— Прекрасный вид, — сказал Гвиничелли, — прекрасная страна… Как жаль, что нельзя сказать того же о здешних порядках.

— Увы… А я ведь помню время, когда Франция была богатым и цветущим краем. Поистине неисчислимы бедствия этой войны…

— Полагаю, дело не в одной войне… люди воюют не только у вас. Может, проще объяснить это отсутствием в стране разумной власти?

— Несомненно, и это играет свою роль, — согласился Бертье.

— После смерти Филиппа Красивого Франция уже не знала твердой руки. — Джулио помолчал, искоса глянув на собеседника. — В Париже у меня создалось впечатление, что Карл Наваррский многим представляется обладателем весьма твердой десницы…

— К тому есть основания, — сдержанно сказал Филипп.

— Если это не секрет, мессир, я бы хотел услышать более подробное пояснение вашей мысли. Иностранцу не разобраться во всех тонкостях здешней политической жизни.

— Какой же тут секрет? Все очень просто: Карлу Наваррскому хватило ума открыто признать горожан своей опорой…

— Ума? Или хитрости?

— В политике это понятия равнозначные. Наивно думать, что Карл и впрямь возлюбил третье сословие. Разумеется, это игра. Тут важно другое — что он на нее отважился. Ни один Валуа на это не пошел бы.

— Им это не нужно — они уже у власти!

— Власть можно и потерять.

— Ну хорошо. Судя по вашим словам, у Карла есть немало шансов получить корону, но… простая смена династий, что она даст? Хотя бы тем же горожанам?

— В лучшем случае зародится новый тип королевской власти — «буржуазный», как говорят в Париже. В худшем, — Филипп пожал плечами, — будет то же самое.