Слияние вод - [46]

Забыли, забыли, что когда-то, еще до войны, принял на свои плечи Рустам дела колхоза, в котором на трудодень не выдавали ни грамма зерна. В амбаре хоть шаром покати, жнейки ржавели под открытым небом, людей в поле силком не выгонишь... Старики тогда говорили, что колхоз похож на женскую баню: все галдят, а о чем - понять нельзя. Об агротехнике, о севооборотах и думать не приходилось,

Когда впервые выдали на трудодень по три килограмма зерна, колхозники готовы были на руках носить своего председателя, а он только отшучивался:

- Да разве это много?

И дом правления, и сараи Рустам построил по своим проектам, сам был прорабом, ночей не досыпал, днем поесть забывал... Уходя на войну, он оставил колхоз в отличном состоянии, был спокоен, что солдатки с детьми нуждаться не станут; всем хватит. Вернувшись в тысяча девятьсот сорок шестом году из армии, увидел, что колхоз надломился, пошатнулся. Часть земли засолонилась, буйные сорняки душат посевы, а колхозное стадо уменьшилось вдвое.

В огромном колхозе осталось всего-навсего три тысячи овец и шестьсот голов "крупного рогатого скота"; тощих телят на тоненьких, как лучинки, ножках, коров с прилипшими к животу сосцами, одичавших от голодухи, понурых, круглыми сутками лежавших в тени волов.

Еще плачевнее обстояли дела с полеводством: засевали хлопком всего-навсего триста гектаров, зерновыми - шестьсот пятьдесят, бахчи уместились на "пятачке" в пятнадцать гектаров, клин люцерны сократился до тридцати гектаров.

И это в артели, где было семьсот дворов, в артели, за которой государственным актом навечно закреплено четыре тысячи гектаров земли!...

Когда Рустам просмотрел бухгалтерские отчеты, он даже испугался: всего годового дохода не хватит, чтобы расплатиться по обязательным поставкам. Да еще останется около миллиона рублей долгов.

И все же колхоз не рухнул, потому что люди помнили довоенную жизнь, верили, что с Рустамом дело пойдет на лад. Даже те, которые приучились спекулировать, пришли и сказали: "Только берись, а мы не подведем".

В ту пору Рустам горевал, как отец, который оставил сына-подростка среди чужих людей и, вернувшись из долгой отлучки, встретил его на улице в рубище, грязного, оборванного... Колхоз, тот колхоз, которому он отдал несколько лет жизни, вот-вот развалится: опустеют дома - уже многие семьи уехали на нефтепромыслы, бурьян заглушит хлопковые поля, переведется чистопородное стадо...

Его позвали в райком партии, попросили вернуться на пост председателя. Таково желание народа. Рустам согласился. Он снова чувствовал себя, как на фронте: он воевал, как с врагом боролся с недородами, разрухой и нуждой.

Во главе бригад и звеньев Рустам поставил опытных, уважаемых и рассудительных колхозников, а народу на первом же собрании, дабы пробудить интерес к артельному труду, заявил:

- Вы мне только скажите "да", поддержите работой, а я наполню ваши закрома зерном!

Прежде всего он приналег на решающие для Мугани отрасли хозяйства - на хлопок и зерновые, стал промывать засолонившиеся делянки, приступил к раскорчевыванию заросших кустарником участков.

Под доброе имя Рустама банк рискнул открыть кредит, и - колхоз приобрел два маломощных трактора, три косилки и уже мог своими силами управляться и с сенокосом, и с легким боронованием.

К тысяча девятьсот пятидесятому году у Рустама под хлопком было уже семьсот, под зерновыми - тысяча пятьсот гектаров; одни виноградники дали полмиллиона чистой прибыли. Чабаны сбились с ног, подсчитывая баранту, а когда подсчитали, то оказалось, что овец и баранов восемь тысяч голов. Крупного рогатого скота на фермах, тысяча пятьсот. И в райкоме партии и в райисполкоме Рустамом нахвалиться не могли, на всех торжественных заседаниях его непременно выбирали в президиум, и он так к этому привык, что проходил на сцену, не дожидаясь выборов... Многие женщины, особенно вдовы, которые с возвращением Рустама позабыли нужду, смотрели на него, как на пророка: ловили каждое слово, богу молились и детей заставляли молиться за его здоровье.

Что ж, разве он сам этого добивался? В голосе его, от природы мягком, задушевном, зазвучали повелительные нотки. Но разве не для пользы народной выработал он в себе эту властную повадку? Если ему подавали пальто, придвигали стул, подносили спичку к трубке, распахивали перед ним двери, разве он этого не заслужил? Он для людей старается, жилы из себя тянет, так пусть и за ним поухаживают...

Чего же теперь хочет Ширзад? Истинный смысл всех его слов: "Посторонись, Рустам-киши, сойди с дороги, освободи для нас место, цыплята превратились в петушков!" Вот так-то отблагодарили председателя, того, кто поднял колхоз до войны, возродил его после войны, кто на своих плечах и сейчас держит все хозяйство, кто вырастил и Ширзада, и Наджафа, и Гызетар, и многих других...

Рустам с мучительным удивлением доискивался, почему же недовольны им его питомцы, которых он любил, как родных детей. Именно потому, что он любил их, распря с молодежью причиняла старику такие огорчения.

"Разве вы не видите, не знаете, что ни днем, ни ночью я сам себе не даю покоя, вся моя жизнь отдана людям?!"