Слияние вод - [3]

- Нет, киши, никуда не пойду. Что мне детский сад? Скучно! Во-первых, дала слово стать мастером высокого урожая, во-вторых...

- Ха! "Во-первых, во-вторых"! - прервал ее Рустам. - Об ордене мечтаешь?

- От тебя скрывать не буду: мечтаю.

- Ну, а во-вторых?

- Во-вторых, в старину говорили: "Внимай проповеди муллы, но не подражай его поступкам". Если я не выйду в поле, то с каким же лицом ты станешь стучаться в окна и напоминать чужим женам: "Пора на работу"? Лучше от стыда сквозь землю провалиться, чем услышать: "Сперва свою жену отправь, потом нас зови!" А ведь так ответят. Не хочу, чтоб тебя упрекали!

- Это меня-то станут упрекать? Не бойся! - Рустам встряхнул кудрями. Сама видишь, десять лет у нас гроши на трудодень выдавали, а я все перевернул кверху дном: семь-восемь центнеров каждому, денег уйма. И все государственные поставки выполнили! А в наше время план выполнил - гуляй не хочу, шапка набекрень, никто не осудит, худого слова не скажет.

- Выходит, выполнил планки - и законы не для тебя писаны? - спросила Сакина. - Почему же у гашимлинцев председателю десять лет влепили? Там ведь тоже планы выполняли, на Доске почета красовались. Нет, киши, себя не обманывай. Не хочу, чтобы ты вознесся, как тополь, - рукой не достать. И увидеть тебя павшим не желаю, чтоб ногами топтали. Мудрый всегда одинаков: и когда он в почете, греется на солнцепеке, и когда в тени...

- Обо мне не беспокойся! - возразил Рустам. Участь председателя гашимлинцев меня не постигнет. Тот от жадности чуть не рехнулся, забыл о законах, колхозным добром обожрался. Брал-брал, во все карманы совал, вот и попал за решетку!

- Аи, киши, не сразу ведь и у того глазки разгорелись! - сказала Сакина, - Наверно, и он сперва загордился, возомнил о себе бог весть что. А тут еще планы перевыполнили. Доска почета, премии, портреты... Вот и решил, что все дозволено.

- Я-то тут при чем? - насупился Рустам.

- А при том, что я привыкла работать. Жиром, что ли, обрастать? Не дай бог, наступят черные дни, а я и кетмени не подниму. Нет, нет, киши, назначай в детский сад вдову или девушку, а я уж в поле останусь!

У Рустама всю осень было такое радужное настроение, что ему сейчас даже не хотелось сердиться на жену. Он толком не разобрался в смысле ее слов - так, обычная женская мнительность, причуды. И все-таки откуда взялись у нее этот решительный тон, эта душевная стойкость? Рустам привык к уступчивости жены. Почему же сегодня она так своевольна и дерзка? Что-то новое было в Сакине, непонятное Рустаму, что задевало его самолюбие. Он пристально поглядел на жену, и, под влиянием недоброго чувства, все то, что несколько минут назад влекло к ней: и налитые плечи, и высокая грудь, и пряди волос, обрамлявшие миловидное лицо, - все теперь показалось отталкивающим, чужим. Наполнив чубук табаком, он вполголоса сказал:

- Хватит пререкаться! Я все обдумал. Завтра же пойдешь в детский сад.

- А где же моя свобода? - так же тихо спросила Сакина. - Не ты ли на всех собраниях распинаешься о женском равноправии?

Когда Рустаму приходилось видеть слезы жены, ему хотелось утешить, приласкать ее. Отвернувшись, он проворчал:

- Разве свобода - самоуправство? Муж - муж, жена - жена. Или в этом доме у хозяина не осталось никаких прав?

- Права у тебя очень большие! Но и у меня есть право распорядиться своей жизнью. В этом, прости, ты не властен...

Сказано было спокойно, даже слезы высохли в глазах Сакины, но именно в эту минуту Рустам понял, что потерпел поражение: всегда уступчивая жена стала твердой, как булатный клинок...

- А, чтоб тебя... - пробормотал Рустам и ушел в сад, долго гулял там, а затем постелил себе постель под навесом, улегся и притворился спящим, хоть и слышал, как бродила по двору Сакина.

Конечно, они помирились, следующей же ночью помирились. Но только на фронте, в боях, мучимый тоскою по жене, по детям, Рустам понял, как безоговорочно была права Сакина, и хотел написать ей об этом, но все медлил: то ли некогда было, то ли забыл, то ли мешало уязвленное самолюбие.

А в районной газете, которая приходила в полк, хвалили звеньевую Сакану Рустамову, славили ее как мастера высоких урожаев, и Рустам знал, что семья не ведает нужды, что дети сыты и учатся в школе, а не торгуют яблоками и арбузами на перекрестках, как некоторые солдатские ребятишки. В мае 1942 года на фронте под Харьковом Рустам получил номер газеты с портретом Сакины, награжденной орденом Трудового Красного Знамени. Вот тогда-то и хватило у него мужества и великодушия написать жене: "Прости, я был неправ..." Да, в те дни он видел, что у жены глаза зорче, чем у него, и что Сакина понимает в жизни то, что он, охмелевший от успехов, понять не умудрился. И он дал себе слово никогда не принуждать ее ни в чем, доверять ее мудрости и чуткости.

3

Не все люди остаются верными клятве, данной в часы душевного подъема, когда сердце теснится благородными побуждениями. Время безжалостно и жестоко, оно у многих сглаживает и притупляет полноту чувств, стирает из памяти те священные мгновения, когда рождались, казалось бы, незыблемые клятвы.